Приокско-террасный заповедникУ великого зоолога и замечательного писателя Джеральда Даррелла было своё представление о том, каким должен быть зоопарк: максимально приближенным к естественным условиям. Звери в нём чувствуют себя почти как на воле, прекрасно выглядят, хорошо размножаются. Я никогда не бывала на Джерси, в зоопарке Даррелла, но вспомнила о нём, когда мы приехали в Приокско-террасный биосферный заповедник.

Приокско-террасный заповедник маленький – и единственный, оставшийся в Подмосковье. Сохранился он только благодаря тому, что здесь разводят зубров. Эти большие древние быки, ровесники мамонтов, были в России уничтожены почти полностью: для того, чтобы восстановить популяцию, две пары пришлось завезти из Польши. И теперь зубры не просто «водятся под Москвой» - их развозят по центральной России, выпускают в заповедниках Кавказа, где последний зубр-абориген был убит в 1921 году. В девяностые частные застройщики отщипнули от заповедника кусок, где раньше жило молодое стадо. И всё же и сегодня достаточно побывать в зубровнике, чтобы увидеть: в России можно сделать чисто, красиво, профессионально – если любишь свою работу.

Здесь нельзя вести хозяйственную деятельность, но за сеткой-рабицей, отделяющей тропу от вольеров, лес, хотя и со множеством упавших деревьев, почему-то кажется ухоженным, как с иголочки. Потом понимаешь: это весенняя невысокая зелень выстилает его, как бархатом. Вдалеке сгрудилось стадо. «Телёнка от нас защищают, - объясняет ведущая экскурсию сотрудница заповедника Наталья Терехова. – Первого мая родился». Телёнка мне удаётся увидеть только потом, на фотографии, сделанной с увеличением. Но вот один зубр подходит к сетке – мощный, холёный, спокойный. Именно таких быков, горбатых, мохнатых, грозных, с загнутыми рогами рисовали в пещерах древние люди, когда готовились к опасной охоте. «Вообще-то, это только корова», - говорит экскурсовод и даёт корове яблоко. Средней величины румяное яблоко исчезает в пасти зубра мгновенно, смачно хрустнув под коренными зубами. Экскурсия уходит дальше. Я просовываю сквозь ячейки сетки фотоаппарат и делаю пару снимков. Вдруг зверь неожиданно легко разворачивается, стремительно подаётся ко мне – и я, лихорадочно застревая в сетке, вытаскиваю руки с фотоаппаратом. Зубр начинает бить копытом возле самой сетки. Неужели так зол на меня? Но, после нескольких эффектных движений, зубр валится на бок, совсем рядом, спиной ко мне. На густой каштановой шерсти играет солнце, зверь дремлет, он, в отличие от меня, не ждёт подвоха и не нуждается в моём внимании.



И я иду к бизонам. Да, здесь разводят ещё и бизонов, двоюродных братьев наших зубров. Их тоже когда-то чуть ли не полностью истребили в Северной Америке (куда большие быки попали из Сибири в те дремучие времена, когда два континента были соединены перешейком, а наши предки охотились на них и на мамонтов). Теперь видно: бизоны мельче зубров, у них более короткая шея, и глаза всё время устремлены себе под ноги. Они почему-то не так бдительно охраняют телёнка, и его, тоненького, рыжего, удаётся довольно хорошо рассмотреть. Теоретически, это степные быки, но в разреженном лесу они хорошо прижились и умиляют сотрудников заповедника неприхотливостью в еде: бизоны готовы есть траву и ветки любого качества, в то время как зубр будет выбирать понежнее. Поэтому, когда в заповеднике заготавливают подкормку (это приходится делать, потому что стадо на небольшой площади не прокормится самостоятельно) исходят из потребностей зубров, а не бизонов. «А почему некоторые деревья обмотаны колючей проволокой?» - наивно спрашиваю я экскурсовода. Наталья Терехова смотрит на меня с лёгким ехидством. «Это не колючая проволока, это обычная сетка, об которую в период линьки охотно трутся бизоны. Поэтому теперь она похожа на колючую проволоку». Теоретически, большой бык может порвать вольерную сетку – но в действительности ему это не нужно: загон достаточно велик, чтобы просто уйти вглубь леса, где зубра никто не потревожит. Даже случаи нечаянного обретения свободы из-за упавшего на сетку дерева ограничивались небольшим мирным блужданием. «Убегать от него было бы бесполезно, - поясняет Терехова. – Мы с вами не бегаем со скоростью в 65 километров, а он бегает».

На обратном пути я замечаю таблички: на ярких карточках рассказано о благотворителях, оплачивающих содержание того или иного животного – среди них и россияне, и иностранцы, и частные люди, и целые семьи, и Московское бюро технической инвентаризации. Годовое содержание одного зубра обходится в 50 тысяч рублей. «В последнее время у нас даже небольшая очередь желающих, - говорит экскурсовод. – Только почему-то все хотят мальчиков, и почти никто не хочет помогать выращивать девочек. А ведь они более важны для стада». Мы идём к выходу, впереди бегут дети. Кто постарше – останавливаются, благодарят за экскурсию. «Приезжайте к нам зимой, - говорит Терехова. – Они зимой другие, косматые, охотно выходят к сетке и лежат на снегу, как шоколадки. Нам с вами сегодня повезло многое увидеть, но так бывает не всегда. Это же не зоопарк».



Слова «это не зоопарк», кажется, повторяет всё вокруг: нежный берёзовый лес, хаотичный валежник, свободно скрывающиеся из виду громадные звери, тишина. В последний раз я подумала об этом дома, когда смотрела получившиеся фотографии. Нет, это не зоопарк. Но и не «дикая природа». Это, пожалуй, единственная форма организации жизни зверей, которая даёт возможность не увидеть, но хотя бы представить, как бы жили они, если бы им не мешали мы.