Прежде чем воспроизвести мои записи о том, как маленькие дети
относятся к смерти, я хотел бы в виде краткого предисловия напомнить об
одном замечательном качестве детской души - оптимизме.
Все дети в возрасте от двух до пяти верят (и жаждут верить), что жизнь
создана только для радости, для беспредельного счастья, и эта вера - одно
из важнейших условий их нормального психического роста.
Гигантская работа ребенка по овладению духовным наследием взрослых
осуществляется только тогда, если он непоколебимо доволен всем окружающим
миром.
Отсюда - борьба за счастье, которую ребенок ведет даже в самые тяжелые
периоды своего бытия.
Пойдите хотя бы в костнотуберкулезный санаторий, где малые дети,
привязанные целыми годами к кроватям, вырабатывают в себе, наперекор своей
томительной жизни, столько благодатной веселости, что даже многолетние боли
не причиняют им травмы, какую причинили бы взрослым.
Пойдите в какой-нибудь из детских театров. Когда на героя нападают
разбойники, когда баба-яга превращает его в мышь или ящерицу, юные зрители
испытывают душевную боль и требуют, настойчиво требуют, чтобы неприятности,
выпавшие на долю героя, прекратились возможно скорее и снова воцарилось
безбрежное счастье, которое для психики ребенка является нормой.
В московском театре для детей шла чудесная пьеса талантливого
советского драматурга Т.Габбе "Город мастеров". Пьеса предназначена для
старших ребят, но на один из спектаклей случайно попал мой пятилетний внук.
С горячим увлечением глядел он на сцену и вдруг крепко-крепко закрыл себе
ладонями глаза:
- Больше не стану смотреть. Ты скажешь, когда начнется хорошее.
Глаза у него оставались закрытыми, покуда на сцене происходило
печальное действо: благородный горбун Караколь, главный герой этой пьесы,
попал в западню к врагам и коварный злодей-наместник несправедливо обвинил
его в краже кольца, которое сам же и дал ему. Торжество лицемерия и злобы
над смелым, благородным героем было так невыносимо для пятилетнего сердца,
что внук поспешил зачеркнуть, уничтожить весь этот мучительный для него
эпизод.
Лишь тогда отнял он руки от глаз и с прежнею жадностью начал смотреть
на сцену, когда убедился, что все бедствия Караколя прошли, и тот счастлив
опять.
Почему вообще дети младшего возраста - вовсе не такие уж добрые -
принимают так близко к сердцу судьбу своих любимых персонажей, будет ли то
горбун Караколь, или Буратино, или Аладдин, или Золушка, или Василиса
Прекрасная? Почему они горюют и плачут, если этим персонажам приходится
плохо, и чувствуют такую горячую радость, когда те становятся победоносны и
счастливы?
Главная причина, как мне кажется, заключается в том, что у детей есть
способность отождествлять себя с каждым таким персонажем.
Когда мой внучонок закрыл глаза, чтобы не видеть страданий, которые
предстояло претерпеть Караколю, это, вероятно, произошло оттого, что он
увидел в Караколе себя и ему стало жалко себя. И так как в волшебных
сказках герои неизменно бывают бесстрашны, самоотверженны, благородны,
активны и всегда, ради победы добра, борются со злыми и темными силами
жизни, ребенок ощущает себя таким же участником этой борьбы за добро.
Поэтому ему так мучительно видеть, как злые и темные силы хоть на мгновение
вытесняют из мира добро. В такие минуты он закрывает глаза, дабы этим
незамысловатым приемом обеспечить себе душевный покой.
"В нашей семье, - пишет мне А.Н.Робинсон, - сохранилась старая хорошая
книжка "Сказки бабушки Татьяны". Все три поколения детей на протяжении
полувека (мой дядя, я и мои дети), зная заранее содержание этих сказок,
всякий раз, когда кто-либо из взрослых читал им сказки или они сами
смотрели картинки, упорно пропускали (или переворачивали) те страницы, где
говорится о смерти петушка и о гибели серого козлика".
В знаменитой сказке Льва Толстого "Три медведя" девочка заблудилась в
лесу, попала к медведям в дом, сломала у них маленький стул, съела их суп:
они сердились на нее и бранили ее.
Вова невзлюбил эту сказку и выбросил из нее все неприятное. По его
словам, история случилась не с девочкой, а с ним: это он, Вова, заблудился
в лесу и попал к трем медведям. Ничего он у них не ломал, а суп хоть и
съел, но сейчас же пошел на кухню и приготовил им новую порцию - вкуснее и
больше. Медведи оказались предобрые: угостили его медом и яблоками,
подарили ему елку с игрушками, научили стрелять из ружья.
Словом, если Лев Толстой изобразит в своей сказке наряду с веселыми
эпизодами грустные, четырехлетний ребенок поправит Толстого, вытравит из
его сказки печальное, устранит те места, где говорится о неудачах героев, и
оставит одни только удачи и радости.
Но решительнее и активнее всех выразил свою жажду оптимистического
отношения к миру Алик Бабенышев.
"Он очень любит книги, - сообщает в письме его мать. - Особенно ему
нравилась сказка о Буратино. Он всякий раз просил меня, когда я приходила с
работы:
- Прочти "Золотой ключик".
Однажды я увидела, что из книги очень неумелой рукой вырвана страница,
все зазубринки торчат.
- Кто это сделал? - спросила я.
- Я.
- Зачем?
- Чтобы он ее не обижал.
Не помню сейчас, кто из героев обижает там Мальвину, но вырвана была
действительно та страница, где Мальвину обижали".


Александр Жаров сообщил мне такой эпизод:
Внучка Оленька попросила у бабушки:
- Расскажи сказку!
Бабушка начала:
- Дело было в лесу. Шли маленькие козлята. А навстречу им серый
волк...
Оля крикнула:
- Не надо рассказывать!
- Почему?
- Козлят жалко.


Впрочем, и к волку ребенок отнесется с таким же горячим сочувствием,
если только из какой-нибудь сказки узнает, что волк - невинно пострадавшая
жертва коварных врагов.
Четырехлетний Алик Чернявский спокойно слушал сказку про злую лису и
простодушного волка. Но когда он узнал, что хвост у волка примерз и что
волк, убегая от врага, был вынужден оставить оторванный хвост в проруби, он
очень огорчился его неудачен и дрожащим голосом спросил:
- Но ведь хвост потом вырос? Правда?
- Нет! - отвечали ему. - Этого никогда не бывает.
- Нет, вырос! вырос! вырос! - упрямо настаивал мальчик.
- Да нет же, у одних только ящериц хвосты отрастают опять, а у волков
никогда.
Горе Алика не имело пределов. Он так разбушевался, что его долго не
могли успокоить. Он рыдал навзрыд и сквозь слезы выкрикивал:
- Вырос! вырос! вырос!


Глупый мышонок в маршаковской "Песне о глупом мышонке" позвал к себе в
няньки кошку, и та растерзала его. Четырехлетняя Галя Григорьева вначале и
слушать не хотела об этой катастрофической смерти, но после долгого
раздумья сказала:
- Наверное, мышка-мать рада, что кошка съела ее мышонка.
- Почему же?
- Да он все пищал, плакал, не давал ей спать... А теперь ей никто не
мешает: спи сколько хочешь. Не надо вставать и баюкать его. Правда? Ведь ей
стало лучше? Да?
Так своими собственными средствами, без посторонней помощи, дети на
каждом шагу создают для себя иллюзию счастья и зорко следят, чтобы она не
терпела ущерба.
В последнее время я получил великое множество писем, подтверждающих
эти мои наблюдения целыми десятками примеров. Нина Соковнина (Москва) пишет
мне о мальчике Саше (2 года 8 месяцев):
"Не любит плохих концовок в сказках и исправляет их. Дед укладывает
его спать и поет:

Ай-дуду! ай-дуду!
Потерял мужик дугу.
Поискал и не нашел.
Он заплакал и пошел.

- Нет, не так! - возражает Саша.
- А как же?
- Запряг лошадь и пошел".
Другой малыш, Коля Черноус, трех с половиною лет, совсем избавил эту
песню от горестных строк и создал такой вариант:

Ай-дуду! ай-дуду!
Потерял мужик дугу.
Поискал и нашел,
Засмеялся и пошел.

Тот же Саша слушал по радио "Колобок" и очень радовался его спасению
от волка и медведя. Но потом он услышал слова: "Вот лиса "ам" - и
проглотила". Саша никак не согласился с этим.
- Нет, он убежал! Вот он бежит, бежит, бежит - слышишь, бабушка?
Тут по радио зазвучала веселая музыка.
- Ну вот, я говорил, что убежал! Вот он прибежал домой: дед и баба и
Колобок схватились за руки - пляшут!
И сам приплясывает и в ладоши хлопает, так что бабушке пришлось
согласиться, что Колобок прибежал домой.


И снова о Колобке.
"Лет двух от роду, - сообщает Е.Тагер, - я, по словам моей матери,
очень любила сказку о Колобке. Но слушала спокойно только до тех пор,
покуда Колобку удавалось ускользать от опасных зверей. Когда же доходило
дело до лисы, которая его "ам - и съела...", я поднимала страшный крик: "Не
надо, не надо!" - и пускалась в слезы. Одно спасение от рева было -
продолжать сказку, заставляя ловкого героя последовательно встречаться со
львом, слоном, верблюдом и т.д., причем все эти встречи должны были
непременно кончаться торжеством Колобка.
- Весь зоологический сад, бывало, переберу, пока ты уснешь! -
жаловалась впоследствии мать".
И вот что сообщает мне из города Кропоткина Л.А.Потапова о своей
внучке Леночке:
"Ей было три года, я спела ей песенку про кукушку, которая потеряла
детей. При словах:

Потеряла детей,
Скучно, бедненькой, ей, -

раздались громкие рыдания Леночки, и когда я через несколько дней
попыталась ей спеть ту же песенку, она с ужасом зажала мне рот:
- Не надо! Не надо!
То же самое случилось, когда я рассказывала ей сказку "Теремок",
которая кончается тем, что медведь раздавил всех зверей.
В дальнейшем я уже все сказки заканчивала хорошим исходом".
О таком же случае сообщает и писатель Л.Пантелеев. Когда его дочери
Машеньке было без малого полтора года, он попытался прочитать ей известный
стишок (переведенный с английского):

Дженни туфлю потеряла,
Долго плакала-искала,
Мельник туфельку нашел
И на мельнице смолол.

Машенька так сильно "переживала" первые три строки этого стихотворения
("Бедная девочка, ножка босая, голенькая"), что отец не решился прочитать
последнюю строку - о жестокости мельника.
"И вот, - пишет он в своем дневнике, - вместо "мельницы" я бормочу
нечто благополучное - что-то вроде:

Мельник туфельку нашел,
Положил ее на стол".

Эта жажда радостного исхода всех человеческих дел и поступков
проявляется у ребенка с особенной силон именно во время слушания сказок.
Если ребенку читают ту сказку, где выступает добрый, неустрашимый,
благородный герой, который сражается со злыми врагами, ребенок непременно
отождествляет с этим героем себя.
Всей душой сопереживая с ним каждую ситуацию сказки, он чувствует себя
борцом за правду и страстно жаждет, чтобы борьба, которую ведет благородный
герой, завершилась победой над коварством и злобой. Здесь великое
гуманизирующее значение сказки: всякую, даже временную неудачу героя
ребенок всегда переживает как свою, и таким образом сказка приучает его
принимать к сердцу чужие печали и радости.