Ни дня у Евгении не обходилось без рукоприкладства. Вот и сегодня старшая дочь довела её до белого каления своими язвительными замечаниями. И всё это – в адрес родной матери.
- Хуже врага ты мне, Лидка! Что ж ты со мной делаешь-то? Ты ж в зверя меня превращаешь! Уйди, видеть не могу глаза твои рыбьи! – Евгения швырнула ремень в сторону. Дочь с каменным лицом двинулась в детскую, учить уроки. С каждой поркой из неё всё меньше лилось слез, всё больше возрастало надменное презрение к жалкой в гневе матери.
А Евгения отправилась на кухню и начала греметь кастрюлями – готовить ужин. Как вдруг от внезапного лязга крышками она вздрогнула и словно вживую услышала тот тихий, жалобный голос «Женечка, принеси водички» В глазах её замутилось от стыда и боли, о которых она старалась не вспоминать с 16 лет.
* * *
- Женечка, это ты пришла? – раздался голос из дальней комнаты.
- Я! – раздраженно ответила дочь.
Разулась, бросила портфель в комнату и быстренько убежала в ванную, мыть руки. После намеренно долгого мытья, Женя тихонько прошла на кухню. Но мать услышала и позвала:
- Поди ко мне, Женя.
Пришлось идти к маме, которая сейчас лежала на железной кровати-полуторке, у дальней стены её спальни.
- Что там в школе? – спросила мама.
- Да обычно. По математике «пятерка», по химии «четыре».
- А стих-то… стих вчера учила….
- Ой, мама, ты вечно путаешь! Не вчера, а четыре дня назад – давно сдала уже его.
- «Тройки» за год будут?
- Нет, конечно! У меня - и «тройки»?
- Ну и хорошо, дочка. Умница ты у меня… - мать помолчала немного, вздохнула и завела старую песню, - Женя, ты прости меня…
- О-о-о, мама, ну не начинай! Хватит, не могу это слушать!
- Женя, прости! Прости, милая, меня, за жизнь такую… Тяжко мне, не могу, не думала, что так всё будет, хотелось счастья женского…
- Мама! Не надо мне этого, не хочу!
- Женюшка, что ж ты делать будешь, как вы с ним уживётесь-то? Ведь убьёт тебя!
- Да я к тете Гале подамся…
- Тетю Нюру вспомни еще – она тебя шибко любит. Еще с продленки.
Видимо на лице дочери отразилась неприязнь и Лида замолчала. Тяжело ей тогда пришлось, когда дочь в ясли отдавала на пять дней рабочих. Сама Лида работала на заводе, там же иногда в ночные дежурства оставалась, а их с Женечкой кровать в общежитской комнате сдавала за деньги. Нуждались мать-одиночка и дочь страшно – было не до чувств. Что испытывала малышка-дочь в яслях, оставаясь там на ночь с другими такими же детьми, – об этом Лида не думала. А Женя помнила всё до мелочей – как не слезала с подоконника, всё ждала маму с завода. Иногда хорошенькую девчушку домой к себе брала добрая нянечка – тетя Нюра. С тех пор Женя ей стала как родная – своей дочери у нянечки Нюры не было, был тихий сынок Алеша. С ним-то Женя и делила ревностно любовь названной мамы Нюры.
- Ты отца-то не зли, Женечка, - помолчав, уже бодрей сказала мать.
Вот тут-то Женя и взвилась:
- Не отец он мне! Братьям – отец, а мне нет! Я его ненавижу, зачем ты только жила с ним, зачем от родного папы…
- Ой, Женька! Ой, беги, зови Валюшку, укол надо делать… Скорее-скорее… Ох, помоги мне Женечка-а-а…
И страшный крик раздается в квартире. Этот крик из нутра мамы, в котором катастрофически быстро расползаются раковые клешни. Женя подскакивает, но не от расторопности, нет. Опять мать как-будто специально воет на весь дом, не желает слушать о настоящем Женином отце, не желает признать своей старой ошибки. Женя бежит к соседке и вскоре мама затихает, только стонет в полузабытьи.
Вечером пришел отчим. Был трезв, а значит, соблюдал хоть какие-то рамки.
- Женька-зараза! Чего суп недосолила? А ну быстро исправляй!
Женя бежит на кухню. Отчим не любит промедлений. Еще он не любит пыль под диваном.
- Ах, ты ж, дери тебя за ногу! – отчим вылезает из под дивана. – Это ты так пол помыла? Это вот так вот?
Хватает то, что под руку попадется – хлопушку, кипятильник, щипцы для белья – всё это хаживало по Жениной спине. Мать, пока не болела, пыталась дочь защитить. А если уж муж пьяный был, тогда только одно и оставалось:
- Беги, Женька!!! Беги к бабушке!!!
И бежала Женечка в тапках и мамином плаще к бабушке, через железнодорожный переход. А утром мама за ней приходила:
- Айда, дочь, домой – вроде он спит.
Чаще всего попадало Жене за лень. Отчим давно подозревал, что падчерица – лентяйка та ещё. Но до сих пор не терял надежды сделать из неё человека. Например, знал, что Женя не гладит полотенца – свернёт потихоньку, будто выгладила. Если полотенце спрямится – то и хорошо. А когда изомнется в куче белья… Вот тут в ход идет табурет. Сколько раз уже отчим чинил эти треклятые ножки, а они всё ломаются о дубовую Женькину спину.
- Отдай ты её бабке – видеть не могу её лицо чернявое, - услышала Женя однажды ночью шепот отчима в спальне мамы.
- Да как же бабке, когда у матери и без неё ртов хватает. Нет уж, взял с Женькой – так и терпи, - отшепталась мать.
- Это ты у меня терпеть будешь, - грозно и уже громко говорит отчим. Мать затихает. Женя в соседней комнате не дышит от страха, так и видит железный кулак отчима у маминой щеки.
Конечно, отчим брал жену «с нагрузкой». Но и с расчетом, что от «нагрузки» его избавят многочисленные Лидины родственники. А у Лидии коса чёрная, лицо белое и румянец нежный, глаза карие, с лукавинкой… Такую жену брать ему было не стыдно, мужик-то он хозяйственный, не болтун.
День за днем таяла Лида на глазах. Боли не терпела – кричала в голос. Обезболивающее уже не помогало, но колоть продолжали. Запустила Лида болезнь, ходила к терапевту поначалу. Та только смеялась в лицо «Симулируешь? Посмотри на себя – кровь с молоком! Иди работай!» И шла Лида работать, дышала малярными красками и днем, и ночью, и в смену, и в полсмены, и в сверхурочные. Лучшим маляром была в районе.
Вот уже позади все годовые контрольные и экзамены. Лето еще не жарит, но на улице девушки вовсю гуляют в мини – сейчас они в моде. Женя перешила старую мамину юбку и тоже щеголяет. Ах, как хорошо на улице, только бы подольше не возвращаться домой, где лежит и стонет мама. Увы, вечером нужно забирать из садика младшего брата. Приводит братика домой, а мама уже зовёт:
- Женечка, принеси водички.
Женя наливает в железную кружку воду из под крана, но от дикого маминого крика тут же роняет кружку с лязгом в раковину. Опять наливает воду, уже нервно, и несёт матери.
- Спасибо, родная…
Снова Женю коробит от материнской ласки, которой жаждала давным-давно, а сейчас – отупело, покрылась шрамом сердечная болячка.
- С соседнего подъезда тетю Аню знаешь? – спрашивает мать.
- Ну, знаю, - отвечает Женя уныло.
- Будет мачехой вам… Отец уже сказал мне, что её приведёт. Сыночки уж больно малы… а у ней детей нет и уж говорит, что не будет никогда. Отцу такую и надо… Матушка-а-а, соседке сыночков отдаю, - мать заплакала, взяла Женину руку, - Ох, Женька, эти соседки… это из-за них ведь я тогда уехала…
- Знаю! – Женя выдернула руку и вдруг тоже заплакала, от отчаяния и бессильной злобы на маму.
Мать вздохнула коротко – глубоко уже не дышалось.
- Ты работать иди, дочка, там и общежитие…
- Да! Да! – чуть не кричит Женя. Прощай строительный техникум – туда светила дорога отличнице по математике по окончании «восьмилетки». Но мечты об учёбе девушка хоронит вместе с матерью. Отчим на днях сказал, что содержать её не будет – двое родных малых сыновей остаются на руках. Велел также искать работу, а точнее и искать не надо – на завод, к токарному станку.
Последние дни живёт Лида, пожалуй, и до тридцать седьмого дня рождения не дотянет. Бесконечно долго обнимает сыновей, плачет над их белыми головами. Плакала ли также над Жениными темными и жесткими косами – этого уже не помнит мать. До повторного замужества Лиды, хоть и тяжело им двоим пришлось, но только принадлежали они друг другу и больше никому. Помнит отчётливо Женя, когда кончилось это скудное, но счастье – в день, когда мать переехала жить к «новому папе». Жёсткий и принципиальный, пусть и хозяйственный, мужчина потребовал к себе должного внимания. Мама и сама была женщиной не кроткого нрава. А потом открылось, что новый её муж звереет, едва выпьет. Ну уж тут оставалось только терпеть – не век же мужей перебирать. Так решила Лида и это было второй её ошибкой в жизни.
…Она снова и снова слышала сквозь толщу наваливающейся раковой боли глухой крик из прошлого «Лида! Отдай Женьку!»
* * *
Молодая красивая женщина идёт быстрым шагом по перрону, держа в одной руке чемодан, другой прижимая к себе завернутого в одеяло ребенка. Один, второй, третий… отсчитала десять вагонов и поднялась в десятый, показав билет проводнице.
- Кто это там у нас, что за пассажир? – улыбнулась проводница.
- Девочка. Женечка, - женщина прижалась щекой к пухлой щечке дочери.
- Поднимайтесь. Сейчас уже отправляемся.
В вагоне тепло, чуть открыты окна, да на улице и не холодно – весна в Иркутске. Поезд трогается, а на перроне уже спешат закинуть последние чемоданы и тюки опаздывающие. Толкаясь в поредевшей толпе, высокий черноглазый мужчина, бежит, всматриваясь в каждое окно.
- Лида! Лида!!! – кричит он, не стесняясь, зычно.
Услышала красавица, встрепенулась. Да, оставила ему записку, что возвращается к родителям. Неужели он за ней прибежал? А мужчина продолжает звать её, вот уже добежал до восьмого вагона.
- Лидушка! – крикнул, кажется, совсем близко.
В груди её дрогнуло:
- Костя! – неуверенно, но громко ответила она в окно. Он тут же увидел её, понял, что всё на самом деле, что этот кошмар ему не снится.
- Вернись!!! Вернись!!! – как он закричал, так сердце её вдруг ожило, словно лопнула ледяная корка, сковавшая это самое сердце на три роковых дня, которые она жила как не своя.
- Костя! – кричит она ему.
- Лида! Стой, вернись! Прости меня! Прости!!!
«Прости? Прости? Да что же это?» и вмиг всё решилось в голове. Если «прости», значит, виноват. Всё, что сказала Люся из соседней квартиры – всё правда, он был с ней, пока Лида лежала с Женечкой в больнице. Как там Люся сказала «А что ты хотела – мужик он видный, да и не каменный, чтоб терпеть. А женщин, сама знаешь, сейчас больше чем мужчин, не тебе одной на красавце ездить, барыней ходить» А ведь дочурке нет еще и двух месяцев!
- Нет! Нет, Костя! Не вернусь! – крикнула Лида и отпрянула от окна.
Сквозь шум вокзальный вдруг донесся до неё словно рёв смертельно раненного:
- Женьку, Женьку отдай! Лида! Отдай Женьку!..
Снова прижалась к Женечкиной щечке:
- Радость ты моя, я теперь тебя любить буду за двоих. Лапушка моя Женечка…
О муже своём первом, обожавшем до безумия её и Женю, Лидия больше никогда не слышала. Только он и Люсе не достался – вернулся на родину, а там (это позже сама Женя узнавала) женился второй раз и стал отцом двоих сыновей.
* * *
Хоронили Лиду в конце июля – жара на Южном Урале в высшей точке. Стояла Женя у края могилы, в руке ком земли.
- Бросай, - шепчут ей родственники. А она не может руку разжать. Что с ней? Где она? Где мама? В этой яме, в этом ящике?
- Мама! – руку ей уже разжимают, а она ничего не чувствует, только знает, что кричит и бьётся в чужих руках. – Мама, мама! Вернись, прости меня!
- Наконец-то дошло, - услышит Женя за спиной злой шепот.
Дома приводят её в чувство, оставляют одну – поминки в самом разгаре. А Женя потихоньку собирает вещи – к тете Гале. Два больших фотопортрета берет с собой – на одной красавица-мама с черной косой через плечо, на другой – маленькая Женя, уже лишенная отца, но еще не приобретшая отчима. Попрощается Женя с маленькими братишками, грустно взирающими на сестрины сборы. И им несладко придется – с мачехой-то, да отцом-выпивохой. А поздно ночью девушка уйдёт из давно чужого дома.
Пройдёт еще три года, прежде чем появится у неё свой дом, на самом краю земли, где мужем станет добрый и верный человек, а дочурка… лишь только увидев её, она будет точно знать имя:
- Лидушка, дочь моя! – так простится мать и так она сама словно попросит прощения у умершей.
И никто из мам не верит, что судьба может загнать в десятый вагон, прочь от любви в грозную неизвестность, по одному лишь злому навету иль по горячечному движению обиженного сердца. А что там дальше? Женское ль счастье или разбитые судьбы трёх поколений?
* * *
Вечером Евгения подошла к дочери, принужденно произнеся:
- Прости меня, отчим это из меня лезет – страшный был человек, всё не мог простить кому-то что-то. Думала, сбегу от него, но злоба его оказалась заразительной.
А простила ли дочь – это Евгении не ведомо, не понятно. Как не понятно, на ком прервется, когда будет похоронено отчимово зло – безумство мятежных тиранов, видящих в детях, родных ли, неродных, вечный укор чистых совестью и потому вечных соперников. И победить этих чистых детей им можно, только сделав их такими же тиранами, чтобы так жестоко утвердиться в них и доказать им свою кривую правду.