ДинкаЕсть у Валентины Осеевой такая книжка – затянутая, устаревшая и, прямо скажем, дурно написанная. Жена революционера сама революционер, и вся семья «против царя», и читать это с высоты двадцать первого века, зная, какой бойней «простого народа» и интеллигенции закончилась эта борьба интеллигенции за права «простого народа» - читать всё это взрослому человеку, мягко скажем, не очень ловко.

Но есть в книжке восьмилетняя девочка Динка – взбалмошная, порывистая, добрая, резкая, независимая, чувствительная, вздорная… очень славная, живая девочка. Потому и книжка до сих пор живёт – иначе зачем бы нам были нужны эти замшелые революционеры и предатели? А ещё у Динки есть друг Лёнька, очень надёжный, самостоятельный и добрый паренёк. В общем, дружба у них, хорошая чистая детская дружба. Всем бы Господь дал такую.

Вот такую книжку читали мы с дочерью, а в книжке – шестьсот страниц. Когда мы перевалили за четыреста, я порядком подустала от патетических «товарищей» и мерзких «шпионов»: хоть и было их немного, скрипели они песочком на зубах. Ну а дочь, которой нет ещё и шести лет, эти страницы пропускала мимо себя – она читала про Динку с Лёнькой. Тогда я ей и сказала: давай-ка, эту книжку ты будешь дочитывать сама. И она согласилась, и мы отнесли «Динку» в детский сад, как иногда делаем с книжками.

Я не знала, какую бурю эмоций спровоцирует эта детская книжка в душе воспитательницы. И даже не догадывалась – до тех пор, пока через два дня дочь не принесла книгу домой, объяснив, что «Галина Ивановна запретила мне её читать». Надо сказать, что подобные поползновения со стороны Галины Ивановны были и раньше; они всегда объяснялись тем, что ей «жалко ребёнка, который мог бы побегать-попрыгать, а вместо этого сидит и книжку читает». Но никогда ещё это не было прямым запретом, в котором сострадательные мотивы поблёкли перед идеологическим возмущением.

«Динка» была приравнена к «Капиталу» Маркса (это не шутка, а цитата из моего последующего разговора с воспитательницей), а привычная жалость к ребёнку вскипела до такого градуса, что дочь была прямо объявлена «лишённой детства».

На этом я заканчиваю жаловаться – потому что дело ведь не в этой маленькой личной драме. Гораздо важнее вопрос: насколько вообще детсадовский воспитатель имеет право вмешиваться в формирование ребёнка? Прививать ему вкусы? Определять, что хорошо и что плохо? В системе ценностей конкретно наших воспитателей «Человек-Паук» стоит куда выше осеевской «Динки», подражать ему, играть в него – не возбраняется. Но разве они такие одни? Разве только в нашем саду есть этот фильтр: мы разрешаем приносить ведьмочек «Винкс», но не разрешаем повесить детскую географическую карту, потому что карта – посягательство на счастливое детство?

Мне, человеку пишущему, всегда видится в этом привычка к цензуре, тяга к контролю, усекновение по некой средней планке. А планка – в душе того, кто производит усекновение. И она может находиться совсем не на той высоте, до которой дотягивается ваш ребёнок. Так что же: молчать? Изобличать скрытые мотивы воспитателя? Вписаться в тесную схему – или расшатывать нелепую схему? Поберечь ребёнка – или объяснить ему, что происходит?