Монстр с радиоприемником«Я схватил бензопилу и стал ему голову пополам резать, так, что у него кровища потекла и мозги во все стороны полетели. Ну, а потом я ему из калашникова в то, что от головы осталось…» - радостно, взахлёб рассказывал светленький мальчик лет девяти в нашей клубной раздевалке другому такому же мелкому пацанёнку.

- А ты можешь себе представить что-нибудь подобное в реальной жизни? – спросила я его.
Он замолчал, насупился.
- Нет, - сообщил коротко. Взял свои вещи и ушёл.

А я осталась думать, что это было. Просто дети играют в новые игрушки? Или это не просто игрушки? Я большая противница того, чтобы вмешиваться в воспитание чужих детей, - но вот вмешалась же. Может, правильнее было бы сказать родителям?

Я сама, хоть была уже большая девица, успела поиграть в восточные единоборства на телевизионной приставке. Правда, без крови, без бензопилы, со стилизованными мелкими фигурками – но всё равно, там же были удары и оружие, какие-то, что ли, нунчайки. И, насколько я могу судить, эта игрушка не сделала меня хуже. Так, может, ничего?

Когда-то, даже и в детстве, меня возмутил мультик «Том и Джерри». Ну, просто чёрт знает что творит этот жуткий мышонок. Все смеховые моменты строятся на том, что коту Тому бьют молотом по носу, растягивают конечности, сдирают шкуру. Но сначала это было что-то новенькое, заморское, а больше всего мне нравилось, как рычит лев в заставке «Уорнер Бразерс». Я не сразу поняла, что наш «Ну, погоди!», по сути, клон этого мультфильма – да, не такой непроглядно жестокий, более остроумный, и, тем не менее, мы тоже смеёмся над тем, как заяц делает волку больно разными изощрёнными способами. Где находится грань?

Было время в нашем детстве (или это только в моём детстве с двумя телеканалами?), когда советские мультфильмы, которые всё-таки учили преимущественно добру, с экранов пропали – а появились в больших количествах мультфильмы, где предлагалось смеяться над чужой болью. Не просто над различными нелепыми положениями, вроде падения на банановой кожуре (хотя и этого добра хватает), а над ударами молотом по голове, вытянутыми усами, выбитыми зубами.

В то же самое время взрослым было предложено множество криминальных кинохроник, где не весело, а зловеще, но примерно с такими же подробностями рассказывалось уже о настоящих пытках и убийствах. Я не говорю о фильмах ужасов, потому что практически не знаю эту сферу, - но могу предположить, что количество пролитой кровищи и жестокостей в них, чтобы подогреть интерес зрителей, со временем увеличивалось. То, что в фильме «Человек с бульвара Капуцинов» было представлено как аллегория, стало реальностью: на смену романтическому кинематографу мистера Фёрста пришли людоедские фильмы мистера Сэконда.

И вот, вроде бы, всё это перестало быть в новинку, зрители подустали от кровищи. И далеко не я первая пишу о том, что жестокость в кинематографическом и виртуальном мире – это плохо. И приняты какие-то законы о лимитах жестокости в экранном времени и для разных возрастов. Но что-то сдвинулось в нашем сознании. Я подумала об этом в очередной раз, когда читала программу передач «Детского радио»:

«”Поговорим по-французски”. Тема: Монстр Поль путешествует по железной дороге».
Я сначала прочитала «Мистер Поль». А он – монстр. Монстр учит детей говорить по-французски, и это считается нормальным. Так, может, и виртуальная драка с бензопилой – это всего лишь более остро (в конце концов, это ведь не урок французского языка), но тоже нормально?