Чуковский. От двух до пятиКогда-то мне случилось подслушать несколько замечательных детских
речений, где отчетливо сказался тот метод, при помощи которого ребенок
незаметно для себя осмысляет нашу "взрослую" речь.
Трехлетняя Мура вбежала ко мне и сказала:
- Мама просит мазелин!
- Какой мазелин?
Оказалось, что ее послали принести вазелин. Но вазелин для нее мертвое
слово, и вот по дороге из комнаты в комнату она незаметно для себя оживила
и осмыслила его, так как в том заключается для нее существо вазелина, что
это мазь, которой можно мазать.
Другой ребенок по той же причине назвал губную помаду - губная помаза.
Столь же удачно оживил и осмыслил непонятное слово мой знакомый Кирилл
двух с половиною лет. Когда он был болен, он все время повторял:
- Положите мне на голову холодный мокресс!
Он смутно слыхал непонятное слово "компресс" и, думая, что повторяет
его, нисколько не желая новаторствовать, создал новое, вполне
соответствующее его разумению. Он как бы сказал себе: это мокрая тряпка,
почему же она не мокресс? Ведь не знает младенец латинского слова
"компрессио" (сжатие), от которого происходит "компресс".
Одна четырехлетняя девочка вместо слова "термометр" говорила то
тепломер, то теплометр, бессознательно переводя это слово на русский язык и
в то же время сохраняя его прежнюю видимость.
Другая вместо "петля" говорила цепля, будучи в твердой уверенности,
что повторяет услышанное, а не творит нечто новое. Цепля - это куда
выразительнее: то, чем цепляешь за крючок.
Такое же осмысление непонятного слова произвел тот ребенок, которому я
показал бегающую по блюдечку ртуть:
- Дядя Чукоша принес нам вертутию!
Все засмеялись, но кто-то сказал:
- Что вы смеетесь? Ведь вертится. Значит, вертутия.
- Мама, я видел автомобиль с поднимающимся пузовом. (Великолепная
интерпретация слова "кузов".)
Буся (неизвестного мне возраста) метко обозвал бормашину зубного врача
больмашиной, причем любопытно, что дети из детского дома, которым пришлось
побывать у дантиста, дали бормашине то же прозвище.
Здесь такая же - незаметная детям - полемика с нашим невыразительным
(для детского понимания) словом, стремление к наивысшей его
экспрессивности.
Характерно в этом отношении прелестное слово кусарик. Так Леля
называла сухарик, который для ребенка ведь не сухостью своей примечателен,
а именно тем, что его можно кусать. Какой же он сухарик? Он - кусарик.
А четырехлетняя Таня Иванова сказала:
- Возьми меня, мама, к вихрахеру.
- К вихрахеру?
Мать не без труда догадалась, что вихрахер - это парикмахер, который
стрижет ей вихры.
В самом дело, для чего отмечать в языке такую деятельность наших
брадобреев, которая большинству из них нынче несвойственна? Парики ушли из
обихода в XVIII веке, и "делатели париков" сохранились теперь главным
образом при театрах и клубах, остальные же превратились в вихрахеров,
назначение которых заключается в том, чтобы подстригать нам вихры.
В большинстве случаев дети только к тому и стремятся, чтобы возможно
точнее скопировать старших. Но, пытаясь воспроизвести во всей точности нашу
"взрослую" речь, они бессознательно исправляют ее, причем, повторяю,
изумительна та виртуозность, с которой, переменяя в услышанном слове один
только звук, они заставляют это слово подчиниться их логике, их ощущению
вещей.
- У мамы сердечко болело, и она пила болерьянку.
Словом, если ребенку незаметно прямое соответствие между функцией
предмета и его названием, он исправляет название, подчеркивая в этом слове
ту единственную функцию предмета, которую до поры до времени он успел
разглядеть. Таким образом, мы убеждаемся снова и снова, что развитие речи
ребенка являет собою единство подражания и творчества.
Едва только двухлетний Тараска узнал слово "молоток", он сделал из
него колоток. Тронул в нем одну только "литеру", и в результате все слово
оторвалось от своего прежнего корня и как ни в чем не бывало стало расти на
другом. А что такое для ребенка молоток? Случайное сочетание звуков.
Ребенок бессознательно требует, чтобы в звуке был смысл, чтобы в слове
был живой, осязаемый образ; а если этого нет, ребенок сам придаст
непонятному слову желательные образ и смысл.
Вентилятор у него - вертилятор.
Паутина - паукина.
Пружинка - кружинка.
Милиционер - улиционер.
Буравчик - дырявчик.
Экскаватор - песковатор (потому что выгребает песок).
Рецепт - прицепт (потому что прицепляется к аптечной бутылке).
Всюду один и тот же метод осмысления услышанных слов путем
непреднамеренной подмены минимального количества звуков. Услышав два стишка
из "Мойдодыра":

И сейчас же щетки, щетки
Затрещали, как трещотки... -

моя трехлетняя дочь, никогда не слыхавшая слова "трещотка", попыталась
осмыслить его при помощи такой трансформации:

И сейчас же щетки, щетки
Затрещали, как три тетки.

Еще забавнее поступила в подобном же случае четырехлетняя Наташа.
Услышала она песню соседки:

Хоть ты сватай, хоть не сватай,
Все равно тебя люблю... -

и спела ее на следующий день своей кукле:

Хоть ты с ватой, хоть без ваты,
Все равно тебя люблю.


ОСМЫСЛЕНИЕ РЕЧИ БЕССМЫСЛИЦЕЙ

Случается, что погоня за смыслом приводит ребенка к сугубой
бессмыслице. Услышав, например, песню, которая начиналась словами:

Царь дрожащего творенья, -

ребенок воспроизвел ее так:

Царь, дрожащий от варенья.

Дикое это словосочетание было для ребенка гораздо осмысленнее, чем то,
которое он услышал от взрослых.
В одной персидской сказке царевна говорит жениху:
- Властелин души моей.
Услышала эту сказку трехлетняя Ира и пересказала восклицание царевны
по-своему:
- Пластелин души моей.


Мать причесывает четырехлетнюю Люду и нечаянно дергает ее волосы
гребнем. Люда хнычет, готова заплакать. Мать говорит в утешение:
- Терпи, казак, атаманом будешь!
Вечером Люда играет с куклой, причесывает ее и повторяет:
- Терпи, коза, а то мамой будешь!
Такое же влечение к смыслу, к наглядным словам и вещам сказалось в той
великолепной бессмыслице, которую создал недавно один четырехлетний
москвич.
Услышав от взрослых стихи:

Скакун лихой, ты господина
Из боя вынес, как стрела,
Но злая пуля осетина
Тебя во мраке догнала... -

он сразу заучил их наизусть, причем последнее двустишие было им
оформлено так:

Но злая рыба осетрина
Тебя во мраке догнала.

И здесь опять-таки эта бессмыслица для него гораздо более насыщена
смыслом, чем то вполне осмысленное сочетание слов, которое дано ему
взрослыми.


Четырехлетняя Галочка, услышав известную песенку "Любимый город в
синей дымке тает", воспроизвела эти слова таким образом: "Любимый город,
синий дым Китая".
А Дон-Кихота называла "Тонкий Кот".


Когда моя старшая сестра заучивала вслух стихотворение Пушкина:

Как ныне сбирается вещий Олег, -

я, пятилетний мальчишка, понимал эту строчку по-своему:

Как ныне собирает свои вещи Олег.


У Батюшкова есть такая строка:

Шуми, шуми волнами, Рона!

Известный языковед Д.Н.Ушаков говорил на лекции студентам, что в
детстве эта строка воспринималась им так:

Шуми, шуми, волна Мирона!*
______________
* Д.Н.Ушаков, Краткое введение в науку о языке, М. 1925, стр. 41-42.


Как бы ни ошибался ребенок в истолковании некоторых слов и понятий,
это не может опорочить целесообразнейший метод, при помощи которого он
приходит к окончательному пониманию нашей речи.
Точно такое же словесное творчество можно наблюдать и в речи народа.
В лингвистике это ложное осмысление слов именуется "народной (или
полународной) этимологией".
Николаевские солдаты приспособили к своему пониманию иностранное слово
"гошпиталь", придав ему ехидное прозвище "вошпиталь" (то есть питомник
вшей).
Народное наименование пластыря - кластырь, бульвара - гульвар.
Поликлинику в народе часто зовут полуклиникой, в отличие от клиники, то
есть больницы.
Немецкое слово Profoss (так назывался когда-то военный полицейский
служитель, исполнявший обязанности надзирателя и палача) изменилось в
просторечии в прохвост*.
______________
* В.В.Виноградов, Очерки по истории русского литературного языка
XVII-XIX вв., М. 1938, стр. 52.

Вспомним некрасовское:

- Как не понять! С медведями
Немало их шатается
Прохвостов и теперь.

Те древние египетские сфинксы, что стоят над Невой в Ленинграде перед
Академией художеств, именовались в просторечии сфинками (то есть попросту
свинками), что отмечено в одном из ранних стихотворений Некрасова:

Я мимо сфинок шел*.
______________
* Н.А.Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. I, М. 1948, стр. 365.

И в одном из рассказов Даля:

"...о набережной, на которой лежат две свинки огромные"*.
______________
* В.И.Даль, Повести. Рассказы. Очерки. Сказки, М.-Л. 1961, стр. 56 и
448.

Обыватели к этому народному творчеству всегда относились свысока,
пренебрежительно.
В "Скверном анекдоте" Достоевского два чиновника высказывают это
пренебрежение так:
"- Русский народ-с, по глупости, изменяет иногда литеры-с и
выговаривает иногда по-своему-с. Например, говорят невалид, а надо бы
сказать инвалид-с.
- Ну да... невалид, хе-хе-хе!"
Но, конечно, так поступает всякий живой и здоровый народ. Русский
человек, хозяин своего языка, не потерпит, чтобы в этом языке звучали
неживые слова, корня которых он не может понять и почувствовать. Ему нужно,
чтобы в самом звуке был смысл. Каждое слово подчиняет он своей собственной
логике, причем, стремясь к осмыслению слова, он тем самым русифицирует его.
Величайшим знатоком и любителем народной этимологии был, как известно,
Лесков. Его герои то и дело говорили: клевотон (фельетон), мелкоскоп
(микроскоп), долбица (таблица) умножения и т.д. Барометр превращался у них
в буремотр, дезабилье - в безбелье. Французское слово "мораль" производили
они от русского слова "марать":
"- Пустили мараль на девку, - замарали ее доброе имя".
Сравните у Островского в "Поздней любви": "Связываться с бабой, я так
понимаю, мараль". И у Глеба Успенского в "Будке": "От него на нас мараль
идет".
У Куприна в "Поединке" французскую фамилию Дювернуа солдаты превратили
в русскую Доверни-Нога. Известно, что иностранец Кос ван Дален сделался в
России Козодавлевым.
В "Войне и мире" казаки переделали имя молодого француза Винсента в
Весеннего, а мужики и солдаты - в Висеню. В обеих переделках это
напоминание о весне сходилось с представлением о молодости:
- Эй, Висеня! Висеня! Весенний!
Так же поступает ребенок, превращая вентилятор в вертилятор, лопатку в
копатку и молоток в колоток.
Путем минимального изменения в звуковой структуре непонятного слова
ребенок, незаметно для себя, осмысляет его, причем в этой новой редакции
выдвигаются существеннейшие (с точки зрения ребенка) качества того
предмета, который данным словом обозначен.
Так, Адик Павлов называл Серафиму Михайловну Сахарина Михайловна, а
маленькая Ира, подметив, что запонки являются исключительной
принадлежностью папы, переименовала их в папонки:
- Папочка, покажи твои папонки!
Слюнка, например, у детей превращается в плюнку:
- Потому что мы не слюем, а плюем.
Язык они называют лизык, и мне сообщают о Нине Гуляевой, которая
достигла семилетнего возраста, а все еще не могла примириться с нашим
взрослым "искажением" формы лизык:
- Как же так! Лизать - и вдруг не лизык, а язык!
По-украински язык у волов и коров так и называется лизень.
Ребенок и представить себе не может, чтобы взрослые создали слово, в
звуке которого нет характеристики функций обозначенного этим словом
предмета. Тополь должен топать, орел - орать, а радуга - радовать:
- Почему это - радуга? Потому что она радуется, да?
До сих пор, насколько мне известно, эти языковые процессы были
замечены исследователями только у взрослых. Но вот, оказывается, и в речи
детей они занимают не последнее место, ибо нет никакой существенной разницы
между вертилятором и мелкоскопом, между вертутией и сфинкой.