Молчаливый, насупленный мальчик поступил в Царскосельский лицей, где
когда-то учился Пушкин. Вскоре оказалось, что он пишет стихи. Начальник и
учителя всполошились. Изобличенный поэт был наказан. Но он не раскаялся и
продолжал стихотворствовать, пряча свои стихи то в рукав, то в сапог. Их с
торжеством извлекали оттуда и снова присуждали преступника к заслуженной
каре.
Звали его Михаил Салтыков. Впоследствии, уже великим писателем, он не
раз вспоминал, как усердно гасила в нем поэтический дар эта хваленая школа.
Из автобиографии Салтыкова мы знаем, что за "стихотворную деятельность", а
"равным образом за чтение книг" его особенно преследовал учитель русского
языка, тот самый, которому больше всего надлежало бы радоваться
литературным тяготениям даровитого мальчика*.
______________
* Н.Щедрин (М.Е.Салтыков), Полн. собр. соч., т. I, М. 1941, стр.
81-82.

В ту пору Царскосельский лицей кичился своей верностью "традициям
Пушкина", и если уж он преследовал детское поэтическое творчество, как
недопустимый порок, что же сказать о школах обычного уровня, не притязавших
на "литературный уклон"!
Одаренных детей и тогда было множество, но в тех условиях, в которых
они находились тогда, только чудо могло спасти их таланты от гибели. Как
нечто стыдное, как скверную болезнь, приходилось им скрывать свои таланты.
Одиннадцатилетний Шевченко, чувствуя неукротимое влечение к живописи,
должен был прятаться со своими рисунками в колючий бурьян, "щоб не почув
хто, не побачив", и горе было бы ему, когда бы об этих рисунках проведал
его драчливый учитель...
И в литературе того времени неуважение к детскому творчеству было
самым заурядным явлением. У Николая Успенского есть забавный рассказ:
пустяковые люди от нечего делать издают в деревенском захолустье газету.
Чтобы показать, какая дрянь была эта газета, автор одним из ее сотрудников
выводит десятилетнего мальчика и тут же сообщает образец его творчества:
"Появилось солнце, улыбаясь, точно юноша, беспечно играющий на руках
(!) своей матери"*.
______________
* Н.Успенский, Повести, рассказы и очерки, М. 1957, стр. 148,
"Деревенская газета".

Такая ахинея казалась в то время типичной для литературных попыток
детей.
Автор "Антона Горемыки" Д.В.Григорович в своем "физиологическом
очерке" "Скучные люди", перечисляя разные категории унылых и нудных
субъектов, не забыл также и "всех мальчиков от двенадцати до восемнадцати
лет включительно, одаренных каким-нибудь талантом". Сочиняют ли эти
мальчики стихи, рисуют ли картинки, они равно вызывают в писателе
брезгливую скуку, и он ставит их на одну доску с тупицами.
"Таких юношей, - с горечью пишет Д.В.Григорович, - является год от
году больше и больше; они распложаются, как кролики. Дай только бог, чтобы
скука (!), которую они наводят в юношеских летах, вознаградилась чем-нибудь
в зрелом возрасте"*.
______________
* Д.В.Григорович, Скучные люди, Полн. собр. соч., Т. VIII, СПб. 1896,
стр. 32.

Нынче эти строки кажутся нам непонятными. У нас так привыкли
интересоваться художественным творчеством одаренных детей, что мы часто не
в силах представить себе зевоту, с которой старик беллетрист говорил о
пишущих и рисующих детях.
Другой влиятельный писатель сороковых - пятидесятых годов А.В.Дружинин
в своем шуточном романе "Чернокнижников" посвящает целую главу осмеянию
мальчика, который пишет стихи. Глава так и называется: "Опыты девятилетней
музы, или Удивительный крошка, подающий большие надежды". Как явствует из
романа, никаких надежд этот крошка не мог подавать никому, а просто его
чванные родители разжигали в нем зуд честолюбия, похваляясь его творчеством
перед своими гостями, и, когда он читал им кривые стишки, его возносили до
небес как великого гения. Несмотря на хихиканье автора, чувствуешь острую
жалость к несчастному, ни в чем не повинному мальчику.
"Лицо его, - читаем в романе, - было необыкновенно худо и зелено. Он,
казалось, едва передвигал ноги.
- Отчего он так худ? Видно, болен...
- О нет, не думайте. Он часто работает ночью и оттого немного
ослаб..."*
______________
* "Чернокнижников", Собр. соч. А.В.Дружинина, т. VIII, СПб. 1867, стр.
28-36.

Ребенок работает ночью! И когда он декламирует стихи, родители поят
его вином!
Для Дружинина все это уморительный случай - и только.
Но вот в Москву, в Центральный дом художественного воспитания детей
было однажды прислано свыше пяти тысяч детских рукописей со всех концов
Советского Союза: из Омской области, из Ташкента, из Мурома, из Баку, из
Алтайского края, ибо этот Дом объявил среди школьников всех республик,
областей и краев всесоюзный конкурс на лучшее произведение искусства. В
этом конкурсе я принял участие в качестве члена жюри. Конкурс был строг и
требователен. Все банальное, дряблое отметалось беспощадной рукой, и
поощрялись произведения искренние, свежие, подлинно детские, не лишенные в
то же время определенных литературных достоинств.
Сколько, например, этой свежести в таком самобытном изображении тыквы,
которое дано белозерским школьником Сережей Орловым:

Лежит рядочком с брюквой,
И кажется, вот-вот
От счастья громко хрюкнет
И хвостиком махнет.

Стихи обрадовали меня своей очаровательной детскостью. Так и видишь
озорную физиономию их юного автора. Придавать динамичность неподвижному
образу - эта склонность детского ума нашла здесь блестящее свое выражение*.
______________
* Нынче Сергей Орлов стал профессиональным писателем.

С такой же энергией свежего чувства выражено любование летним пейзажем
в стихотворении алтайского восьмиклассника Константина Евстафьева:

И синевы кругом так много,
Хоть зачерпни ведром и пей.

Перечитывая произведения ребят, присланные в Дом художественного
воспитания на конкурс, видишь, как разнообразны их темы. Этому разнообразию
мог бы позавидовать и взрослый поэт. Вот стихи о геологии, вот о биноме
Ньютона. Вот о старике чабане. Вот о концерте скрипачки Марины Козолуповой:

Нежно звенит и дрожит в тишине
Песня о счастье в великой стране.

Вот - о солнечных зайчиках, о лыжах, об утках, о красоте зимней и
летней природы; но, естественно, больше всего в этих детских стихах
воспевается счастье.
Все советские дети-поэты являются чуть не с пятилетнего возраста
представителями так называемой "гражданской поэзии". Подобно своим взрослым
собратьям, они не могут не петь о героике нашей эпохи, а наряду с этим у
них пробивается тема, которая до недавнего времени считалась почему-то
запретной: любовь.
Школа ханжески притворялась, будто ей совершенно неведомо то
обстоятельство, что юношам и девушкам девятого и десятого классов
свойственно порою влюбляться друг в друга. Любовь третировалась школой как
постыдное подпольное чувство, которое необходимо замалчивать. Эти школьные
стихи о любви являются протестом против такой педагогики. Виктор
Яконовский, калининский школьник, пишет о разлуке с подругой:

На листву зеленую, блестящую
Ветерок веселый набежал -
Я простился с ней по-настоящему:
Я ей руку бережно пожал.

Однако, читая и перечитывая стихи, присланные на конкурс, ясно видишь:
это самотек. Там, на местах, никто не руководил стиховым воспитанием детей.
Очень были рады их творчеству, проявляли нежнейшую заботу о них и в то же
время ничему не могли научить их, так как и сами не обладали необходимыми
знаниями.
И главное: как ни дорого само по себе наше бережное и заботливое
отношение к талантливым детям, необходимо признаться, что порою оно кое-где
принимало чрезмерные формы.
Вместо того чтобы научить малышей серьезно и требовательно относиться
к своей литературной работе, курили им такой фимиам, что те нередко
задирали носы и начинали чувствовать себя боговдохновенными гениями, для
которых никакие законы не писаны. Помню, в какой-то школе я поднимался по
лестнице, набитой детьми, - и вдруг мальчишка в бархатной артистической
курточке, протискиваясь сквозь густую толпу, сильно задел меня футляром от
скрипки, и когда я, рассердившись, спросил его, как он смеет толкаться, он
бесцеремонно пояснил на бегу:
- Я - юное дарование... спешу на концерт.
Быть юным дарованием сделалось что-то вроде профессии. "Я - юное
дарование" - эти слова произносились таким же голосом, как: "Я - зубной
врач", или: "Я - сотрудник газеты "Известия".
В ту пору стоило ребенку сочинить какой-нибудь колченогий стишок или
сыграть на скрипке вариации "Чижика", взрослые тотчас же приклеивали ему
ярлык "юное дарование", причем все это производилось нередко самым
бюрократическим способом. У меня хранится вырезка из "Красной газеты", где
приводится текст удостоверения, выданного ленинградской школой одной
семикласснице:

"Дана сия справка ученице седьмого класса пятой полной средней школы
Смольнинского района Татьяне Хвостаткиной в том, что... ее по стихосложению
можно считать одаренной.
Завуч такой-то"*.
______________
* "Красная газета" от 19 мая 1936 года.

В канцелярии школы к этой чудовищной справке приложили, конечно,
печать, и таким образом дарование Тани Хвостаткиной уже не могло подлежать
никакому сомнению.
Слово "талант" - драгоценное, редкостное, огромное слово, а чиновники
педагогического ведомства (увы, они не вывелись и до настоящего времени)
норовят сделать его дешевою кличкою, раздаваемой направо и налево при
помощи канцелярских бумажек.
Замечательно, что сами дети, имеющие склонность к искусству, не хотят
мириться с подобными кличками. За несколько лет до войны в ленинградской
Академии художеств, в круглом парадном зале, собралось по какому-то случаю
человек двести детей, стремящихся стать живописцами, и ораторы, обращая к
ним свои слащавые речи, то и дело повторяли заискивающе:
- Вы - будущие Брюлловы... Вы - молодые таланты...
Я тогда же взошел на кафедру и громко запротестовал против этой
антипедагогической лести, а потом, поговорив в кулуарах с детьми, убедился,
что среди них немало таких, кому она противна, как и мне.
- Называть нас талантами вы будете лет через десять... а покуда не
мешало бы нас поучить, - таков был смысл многочисленных откликов, вызванных
среди детворы бестактными дифирамбами взрослых.
И характерно: те дети, которые горячее всех возражали против
навязываемого им ярлыка "юные дарования", оказались, когда я ближе
познакомился с ними, наиболее одаренными. Захваливая авансом того или иного
ребенка, проявившего тяготение к искусству, эти педагоги тем самым
развивали в нем чванство, способствовали его отрыву от коллектива товарищей
и готовили ему судьбу неудачника.
К счастью, все это явственно, у нас на глазах, отодвигается в прошлое.
Наряду с уважением к детскому творчеству мало-помалу у передовых педагогов
складываются необходимые навыки для приобщения детей к подлинной словесной
культуре. Уже среди руководителей школьных литературных кружков порою
встречаешь работников, которые способны умело и вдумчиво оказать начинающим
авторам необходимую помощь, оснастить их таланты наиболее совершенной
писательской техникой. Но таких руководителей все еще мало. Здесь нужны не
одиночки, а целые кадры литературно образованных людей, вооруженных и
вкусом, и пониманием, и педагогическим тактом. В последние годы уже созданы
все предпосылки для того, чтобы эти кадры могли появиться.
Да и чуткость взрослых наблюдателей к детским стихам повышается.
"Я думаю, вы правы, - пишет мне Н.Дмитриева из Москвы, - что первый
намек на хорей получает ребенок от материнских песен:

На гусенышке пушок,
Спи, мой мальчик, кудряшок.

Я проверила на себе, что всякий другой ритм совершенно не вяжется с
колыбельной. Заведешь, бывало, гречаниновскую: "Спи, моя девочка, спи, моя
милая" и т.д., и незаметно перейдешь на удобную любимую: "Спи, мой мальчик"
(хоть и баюкаешь дочь), да еще на самый простонародный, испытанный мотив, и
в такт прихлопываешь рукой по маленькому тельцу - как же могут эти первые
звуки остаться бесследными для ребенка?"
Жена композитора Ванелова пишет мне о своей маленькой дочери: "Маринка
с пеленок любила рифмы. Я смеюсь, что она начала сочинять стихи с 1 года 5
месяцев. Мы увидели поезд. Маринка замахала ручкой и закричала:

Дидидади!
Тети, дяди!

Обычно она вместо до свидания говорила дидади, так что лишний слог
прибавила здесь для размера".
Наблюдение тонкое, требующее повышенного внимания к детской речи. И
таких наблюдений в последнее время становится все больше и больше. Между
тем в двадцатых годах, в то далекое время, когда я готовил к печати первое
издание этой книжки, мне пришлось работать в одиночку, так как ни в семьях,
ни в детских домах не нашлось наблюдателей, которые сочувствовали бы
безрассудной затее изучать стихотворство двухлетних-трехлетних ребят.


* * *

Выше я сказал, что у особо одаренных детей влечение к музыке стиха, к
его ритму сохраняется и после того, как они выходят из дошкольного
возраста.
Вот, например, прекрасное, богатое живыми интонациями стихотворение
семилетнего Кости Райкина:


УМ ЧЕЛОВЕКА

Быть может, умней человека лисица,
Быть может, хитрее бизон,
Но, если вдруг дым из ружья заклубится,
Тогда убегает и слон.

А это ружье ведь придумали люди.
И нету ружья у зверей.
Не могут медведи, не могут верблюды
Быть человека умней.

Так, значит, сильней всех зверей он на свете:
Хозяин лесов он и рек,
Хозяин пустыни и тундры хозяин -
Могуч и умен человек.

И вот стихи десятилетнего Володи Лапина с безупречным ритмом и точной
рифмовкой.


МОЛОТОК

Я им стучу, стучу, стучу.
Я гвоздик им заколочу,
Я табуретку им собью,
Я им подкову сам скую.
Он честный друг,
Он лучший друг
Моих рабочих рук.

В тринадцать лет тот же Володя писал:


ВЕСНА

Лопнуло терпенье:
Пенье ручейков,
Первых листьев пенье -
Пение без слов.

Птиц весенних пенье.
Нет, нельзя терпеть!
Лопнуло терпенье:
Сам хочу запеть!