В современной культуре учить детей прощать обидчиков не особенно принято — наоборот, принято учить их «постоять за себя». Но стремление отвечать силой на силу приводит к эскалации конфликта, а непрощение оказывается мучительным для обоих — и не простившего, и непрощенного. Можно ли научить детей не мстить, не вынашивать обид, а прощать?

фото Екатерины Соловьевой


Кажется, в окружающем мире можно увидеть не так уж много примеров прощения; куда больше — драк, мести, конфликтов, войн. Прощение и отказ от расправы расцениваются чаще как свидетельство слабости, уязвимости, неумения защитить себя, своих близких и свои ценности. Родители прямо учат непрощению: тебя обидят — а ты дай в глаз! А когда обидели их ребенка, бросаются мстить чужому: а что, я его расцеловать должен? Откуда ребенку научиться «оставлять должником нашим»? Где увидеть живой пример?

Ты же старше, уступи!


Пример родители должны подавать ребенку сами. «Задача родителя — помочь ребенку получить внутренний опыт прощения, — говорит Глеб Слобин, заместитель генерального директора православной Семейной психологической консультации “Семейное благо”. — Если ребенок хотя бы раз в жизни пережил такой опыт, то это значит для него гораздо больше, чем любые назидания. Идеально, если родители сами просят прощения друг у друга, — хотя бы раз в год, в Прощеное воскресенье. И если родитель однажды скажет своему ребенку: прости, я был неправ, — то этот опыт прощения запомнится на всю жизнь и будет жить в сердце ребенка».

Популярный метод «отомстить», «наказать» и «дать сдачи» работает очень плохо, когда обиженный и обидчик — братья или сестры. Чтобы обычные братско-сестринские конфликты не превратились в братоубийственные войны, детей дома обязательно нужно учить мириться, терпеть и прощать.

Не стоит читать детям нотации о том, как правильно себя вести, что они на самом деле должны чувствовать, как должны правильно думать: злиться нельзя, ты умнее и должен простить. Психолог Анна Морозова предупреждает: «В домашних войнах родители обычно взывают к возрасту: ты же старше, уступи. Это не работает: у старших и младших заведомо неравное положение, младшим позволяется больше, и старшие справедливо обижаются. Не работает это и с близнецами, и тогда, когда один из детей настолько затюкан окружающими, что отыгрывается на брате или сестре, вымещая на нем свои обиды».

Когда один ребенок успешен, а другой не очень, один хорошо учится и покладист, а другой ершист и плохо читает, окружающие непременно их сравнивают. И тут очень важно, чтобы дети научились себя принимать. Если ребенок считает себя ничтожеством, неудачником, у которого ничего не получается, он может постоянно шпынять более успешного брата или сестру, восстанавливая таким образом мировую справедливость.

«Не сравнивать детей, не оценивать, — напоминает Анна Морозова. — Если человек уверен в себе, он достигнет всего, что наметил сам, дойдет до собственной вершины. Надо напоминать: брат может то, а ты зато можешь вот это, оба умницы. Мудрость родителей — не давать ребенку скатиться к жесткой самооценке, высветить его достоинства. Иначе так и будет кипеть обида и злоба на успешных, удачливых. Надо растить ребенка с внутренним солнышком, растить безоценочно — тогда будет на порядок меньше проблем. И непременно вмешиваться, не упуская точку невозврата, на той стадии, когда дети сами не могут разрешить конфликт и теряется сама возможность его конструктивного разрешения. Когда зашкаливают ярость и злоба, не стоит рассчитывать, что дети прислушаются к словам “вы друг другу самые родные”, или “уступи, ты старше и умнее”, или “прости, нельзя не прощать”. Надо их растащить по разным комнатам, привести в чувство, дать остыть до состояния, когда они смогут вести беседу. Но, конечно, не бежать сразу разрешать любой конфликт — иначе дети будут несамостоятельными, начнут провоцировать ссоры, чтобы завладеть вниманием родителей. Надо вмешиваться, когда дети впадают в неконструктивный раж. Помнить о том, что не у всех детей есть стихийное чувство здравого смысла: когда эмоции зашкаливают, некоторые могут нанести друг другу серьезные травмы».

Своя правда


Одни родители принципиально отказываются от любых разбирательств, чтобы не поощрять ябедничество, другие ищут, кто прав, кто виноват. Обе позиции не приносят большой пользы. «Единственное, что имеет смысл, — это поиск внутренней логики поступков, — говорит Анна Морозова. — У каждой стороны в конфликте есть свои интересы, своя внутренняя логика, и эту внутреннюю логику надо вытащить на поверхность. Когда видно, что у противника есть какая-то своя правда, его легче понять, — а тогда, может быть, и простить».

Но для этого надо разговаривать и слушать, а не судить и проповедовать.

Анна Морозова вспоминает: «Когда я жаловалась маме на учительницу, она мне говорила: “Как тебе не стыдно, ведь у нее высшее образование!” Конечно, тут гораздо уместнее были бы разговоры о том, что взрослые тоже люди, что они могут ошибаться, что у них может быть плохое настроение, что они могли с кем-то поссориться или плохо себя чувствовать, — словом, надо помочь ребенку понять взрослого, не осуждать его, показать ему, что взрослый тоже имеет право на слабости, а мир не очень справедливо устроен, — и тогда, как ни странно, у ребенка не будет того острого чувства несправедливости, которое возникает, когда ему запрещают высказывать свои обиды, пусть и в некорректной форме».

Показать, что оппонент тоже человек, что у него есть какая-то своя правда, — это как раз путь к прощению: понять другого — это уже половина дела. А вот призывать «ты большой, уступи» — как раз бессмысленно. Ребенок-то не чувствует, что он большой, он чувствует, что его безнаказанно обижают и никто не хочет помочь.

А помочь ему вполне возможно. И первое, что здесь нужно делать, — это называть чувства, которые ребенок испытывает, на максимально доступном ему языке — иначе он будет мучиться от того, что чувства, которые его раздирают, не находят никакого выхода. «Родителю необходимо понять: что за чувства сейчас владеют ребенком? — говорит Глеб Слобин. — И сказать о них в разговоре. Когда они названы, ребенок чувствует, что его понимают, он начинает успокаиваться, — и с нашей помощью может сам подойти к решению простить обидчика. Мои старшие дети говорили мне: “Когда прощаешь — становится легче жить”. Когда-то мы с ними об этом говорили, обсуждали различные точки зрения на прощение, их личный опыт, а потом прощение стало их собственной внутренней потребностью».

«Рефлексия, способ размышления о своем поведении, обычно формируется у человека к подростковому возрасту, — рассказывает Анна Морозова. — У ребенка в 7-8 лет ее просто нет, он не задумывается: кто я, о чем я думаю, что чувствую. Взрослый должен ему помочь, запустить эту рефлексию.

Даже не каждый взрослый умеет рефлексировать, обладает умением размышлять над собой, разбираться в себе. Но если с детьми говорить о чувствах, они этому научатся.

А вот если позволить эмоциям бушевать, ребенок так и вырастет самодуром. Когда его захлестывают эмоции, — кто не спрятался, я не виноват. Лучше спокойно проговорить, что ты чувствуешь, с понимающей мамой, чем бросаться на людей с топором. “Я вижу, что ты вышел из себя, у тебя плохое настроение, сам справишься или хочешь поговорить?” Научить ребенка спокойно говорить о чувствах — это единственный механизм выхода из клинча».

А если ребенок еще маленький и не то что о чувствах, а вообще не очень умеет говорить? В таком случае, объясняет Глеб Слобин, очень полезен опыт обучения прощению и примирению на уровне способов поведения: подвести одного малыша к другому, «озвучить» его просьбу отдать обратно отобранную игрушку, организовать совместную игру… Дети на поведенческом уровне постепенно усваивают иное отношение к происходящему и со временем начинают понимать, что не обязательно реагировать резко: бросаться песком в песочнице, бить по голове лопаткой… Если обидели — скажи о своем несогласии, прости обидчика и предложи поиграть вместе или разделить игрушки по справедливости. У малышей переживания еще не очень стойкие, они быстрее поддаются влиянию, быстрее учатся прощать, чем старшие.

Не прощу, и не проси

 

А если один участник ссоры готов мириться и просить прощения, а другой наотрез отказывается прощать? Очень важно понять, что стоит за его непрощением: поза, желание поглумиться над другим? Или, может быть, еще слишком свежа рана, слишком сильно болит, слишком тяжело пока простить?

Глеб Слобин предостерегает против поспешных суждений: «Взрослым не стоит усматривать в том, что ребенок не может простить, только его “укорененность в пороке и эгоизм”, “может, но не хочет!”. Надо уметь увидеть и неумение справиться с тягостными переживаниями: болью, обидой, гневом, унижением и так далее. Когда ребенок чувствует себя слабым, униженным, обиженным — он и не видит внутренних ресурсов, чтобы простить, — его не нужно в этот момент стыдить “Ты бессовестный!”, не надо требовать “Ты должен простить”. Мы, взрослые, обычно проходим мимо того факта, что ребенок переживает не злорадство, а субъективно воспринимает ситуацию как тупик, загнанность в угол. Он — маленький, обиженный, несчастный, у него нет еще умения правильно реагировать на придирки, обиды, тягостные переживания копятся внутри и завладевают им…

В этот момент ребенок действительно не может простить, потому что не он управляет своими чувствами, а они управляют им.

“Я чувствую себя гадким утенком, — сказала мне на консультации одна девочка-подросток. — Когда смотрю на своих одноклассников, то просто ненавижу их. И сама не рада этому чувству”. А ей говорят: “А ты прости!” Но она вряд ли сможет так прямолинейно это сделать, хотя девочка верующая и воцерковленная: слишком давно копятся эти переживания, и она не умеет пока с ними справляться. И в результате: “Ненавидишь их? Плохо, надо простить!”, а раз не можешь простить — так выходит, ты плохая христианка, то есть она и для Церкви оказывается плоха. Тупик. И что девочке делать?»

Бывают дети, которым трудно переключаться. Они медленно остывают, им нужно дополнительное время после ссоры для того, чтобы прийти в себя. «Такому ребенку надо дать остыть, побыть в одиночестве, — говорит Анна Морозова. — Не стыдить: может быть, ему нужно больше времени, чтобы успокоиться, он сам придет, когда справится с собой. А вот если ребенок демонстративно обижается — надо смотреть, какие выгоды дает ему позиция обиженного, почему он находит радость именно в этом — и этих выгод ему не давать».

Если ребенок не может простить другого, потому что у него нет внутренних ресурсов для этого, нет ощущения своей силы — надо помочь ему принять себя, осознать: со мной все в порядке, я хороший, я имею право жить. «Часто конфликтным оказывается ребенок, который ощущает себя последним человеком на земле, самым плохим, самым недостойным. Он находится в состоянии постоянной обороны и непрестанно ожидает удара с любой стороны, — рассказывает Анна Морозова. — Тут важна и позиция семьи: если в ней ведется много осуждающих разговоров: тот неправ, этот нехорош, правительство плохое, кругом грабители, в магазине обсчитали, — то ребенок тоже будет уверен, что вокруг него одни гады, негодяи и мерзавцы. А если дома не привыкли осуждать других, то и ребенку не придет в голову постоянно ожидать от окружающих какой-нибудь подлости, жить в ожидании удара. Важно, чтобы родители не задавали провокационных вопросов: кто в классе лучше всех учится, кто самый послушный, кто самый драчливый, — не создавали у ребенка ощущения неравенства: одни лучше, другие хуже…»

Вероломство и предательство


Иногда раны, нанесенные сверстниками, оказываются слишком глубоки. Дети только начинают свою жизнь в обществе, только учатся, осваивают его законы, — и сталкиваются с вероломством и предательством. Лучшая подруга разболтала тайну девочки всему классу, и теперь над слишком доверчивым ребенком все смеются. Лучший друг, с которым мальчик вместе вырос, давно и сильно завидовал достатку и благополучию семьи друга, терзался ощущением социального неравенства — и, улучив момент, вынес из дома друга ценные вещи. Это — тяжелый удар для ребенка; он может вообще не желать слушать о прощении. И тем не менее разговаривать с ним об этом надо, потому что ненависть обременяет душу.

«Надо разговаривать, — настаивает Анна Морозова. — Надо искать внутреннюю логику в поступках другого человека, видеть их внутренние причины. Проговорить их, показать чужую субъективную правоту, спросить себя: заслуживает ли эта логика понимания и прощения? Может быть, и не заслуживает. Прощать или не прощать — это внутреннее дело самого ребенка, он имеет право выбора. Иногда для того, чтобы простить, нужно время: месяц, два, — чтобы пережить самую острую боль, отвлечься от нее, отойти на безопасную временную дистанцию. Как у Нагибина в рассказе “Мой первый друг, мой друг бесценный”: там обиженный и преданный друг целый год не подпускал к себе главного героя, а потом острота переживания исчезла сама собой. Нужно помнить, что покой и время лечат раны, и не настаивать, чтобы ребенок скорей-скорей забыл и простил».

«Нам, взрослым, когда мы сталкиваемся с детской болью от предательства, хочется поскорее “закрыть вопрос”, — говорит Глеб Слобин. — Мы хотим, чтобы ребенок поскорее забыл свою обиду, и склонны недооценивать ее глубину и масштаб. По сути, происходит столкновение человека еще беззащитного, часто идеалистически настроенного, со Злом. Ребенок переживает настоящий мировоззренческий кризис: его представления о мире пошатнулись, ему надо перестроить часть своего мировоззрения после того, что произошло. Взрослому надо это принять всерьез и помочь ребенку пережить эту ситуацию, а не обесценивать ее, не упрощать, не торопить: ерунда, мол, подумаешь, ну сделал он/она тебе гадость, ну не общайся с ним/с ней больше, да и все. Главное-то тут не “скорость забывания”, а глубина проживания события.

Можно обсудить с ребенком, что именно мы понимаем под словом “прощение”: полностью восстановить отношения такими, какими они были — или только не держать зла на человека, но отношений не восстанавливать?

Никто не обязан продолжать общаться с человеком, который этого общения не ценит. Но для того чтобы ребенку самому стало легче, надо помочь ему отделить свои чувства (обиду, боль, злость и желание мести) — и научить его прощать — от отношений с другом или подругой, которые можно возобновлять или же не возобновлять. Ребенок может впервые задаться вопросами, как дальше дружить, чему верить, как преодолеть страх нового предательства и тому подобное. Кстати, найти ответы на эти вопросы родителям могут помочь их собственные воспоминания о себе в детском или подростковом возрасте. Но разговор должен быть прямым и честным, без назидательности или сюсюканья. Можно привести пример из своей взрослой жизни (только не образцово-показательный пример!), рассказать о своих переживаниях, сомнениях и колебаниях, ошибочных решениях. Это может здорово помочь ребенку выработать свою собственную стратегию поведения на будущее».

Ребенок, которого оскорбили, унизили, предали, чувствует свое бессилие и беспомощность. Он находится в пассивной роли, чувствует себя заложником, жертвой, объектом манипуляций. Для того, чтобы ему помочь, нужно вывести его из роли жертвы, вернуть ему активную позицию, показать, что он сам может что-то сделать, от него самого что-то зависит.

«Важно разделить с ребенком боль переживаний, осознать их глубину, но не торопиться гладить по шерстке и облегчать состояние, — рекомендует Глеб Слобин. — Можно спросить: а к какому решению ты склоняешься? Что ты себе наметил? Ребенок может ответить “не буду его замечать” или наоборот: “ка-а-ак дам ему в ответ!” Не стоит стремиться сразу возражать или отговаривать — лучше спросить: хорошо, вот ты ударил, а что будет дальше? А потом? А еще потом? Если ребенок высказывает не очень конструктивные мысли, можно их с помощью вопросов довести до очевидного абсурда, тупика. Пусть ребенок сам придумывает способы выхода из трудной ситуации, а родители могут дать ему возможность “осуществить” свои планы на словах: увидеть результат, понять, что он неконструктивный, найти новый вариант действий. Если родители верующие, можно приводить примеры из Священного Писания. Можно спросить: “Как ты думаешь, что нужно делать, чтобы сохранить в такой ситуации человеческое достоинство? Вот представь, что ты — это твой одноклассник, и ты смотришь на ситуацию со стороны. Утро, в класс пришел человек, которого вчера унизили: как он должен себя повести, чтобы тебе стало понятно, что он не утратил уважения к себе? Он ведь не будет кидаться стульями, плеваться, грозить выкинуть из окна, правда?” Обсуждение такой ситуации может дать ребенку конкретные образцы как внешнего поведения, так и соответствующего внутреннего состояния».

Такие обсуждения снимают ощущение  эмоционального тупика, позволяют увидеть выход из трудной ситуации и снижают ощущение боли.

Бывает, детям надо отсидеться дома, особенно детям ранимым, они неделями могут не ходить в школу. «Иногда бывает нужно сначала изъять ребенка из травмирующей обстановки — особенно в ситуации коллективной травли, — напоминает Анна Морозова. — Если ребенок мечтает сбросить на школу бомбу и перебить всех одноклассников, — ему надо менять среду. Не исключено, что понадобится помощь специалиста».

Бывает нужна помощь грамотного психолога или внимательного священника. Если ребенок остается в прежней школе и классе, обязательно надо расспросить ребенка про течения и группировки в классе, составить собственные представления о происходящем там, поговорить с классным руководителем, чтобы учитель знал о ситуации и мог на нее повлиять. От позиции родителя очень много зависит. Родители, увы, часто не могут помочь: они эмоционально включаются, начинают переживать за ребенка и ненавидеть его обидчиков — вот как если бы врач сел рядом с больным, изнемогающим от боли, и начал плакать. «Нужна определенная дистанция между ребенком и родителем, — говорит Глеб Слобин. — Но определяется она не равнодушием родителя, а его верой в своего ребенка, в его силы. “Сможешь сам или нужна помощь? Если можешь сам — делай; если не можешь — я помогу”».