Нужны ли современным школьникам уроки литературыНужны ли современным школьникам уроки литературы? Какие книги дети хотят прочесть? Заставлять ли их читать программные произведения? Что стоит исключить из школьной программы и что — добавить? Как сделать так, чтобы дети не возненавидели литературу?

Главный редактор Правмира Анна Данилова беседует с преподавателем литературы в школе «Интеллектуал», писателем и публицистом Ириной Владимировной Лукьяновой.

Литература для альфа-самцов


- Учитель литературы приходит в старшие классы. У них Вконтакт, киносайты и весна на душе, у вас томик Достоевского или Шолохова. Вы к ним – о разумном, добром и вечном, они… мягко говоря, не так и рады. Можете описать спектр проблем, который возникает у вас как преподавателя литературы?

- Все же у каждого класса свое лицо.

Бывает, что подбирается класс такой, что учиться вообще не хочет, не может, не будет, не любит. В одной школе у меня был класс, который оказался просто неработоспособен. Съехались разные дети из разных городов, случайным образом их объединили в группу, и в ней сложилась настоящая стая со своей структурой: с альфа-самцом, альфа-самкой, с бетами, с омегами, – прямо как в учебнике по зоопсихологии! Я в таком чистом виде этого никогда больше и не видела. Разумеется, учиться у них было немодно. В конце концов эту группу просто расформировали, и учиться они смогли, только когда их разъединили. Таких трудных классов сейчас у меня нет, но есть другие проблемы.

Если мы говорим о хороших детях в хороших школах, то они очень загружены. Они пашут с утра до вечера, особенно в старших классах. Им просто хочется немножко свободного воздуха. Я спрашиваю как-то:

- Дети, а что это у меня вчера на литературе было 3 человека из наличного состава?

- Ирина Владимировна, май и погода очень хорошая.

Ну что им на это ответишь? Уныло скажешь, что у меня тут, товарищи, по программе не пройдена литература 60-х годов XX века? Я понимаю, что у них выпускной класс подходит к концу, и другого такого мая у них в жизни не будет. Нет, все равно, конечно, приходится вызывать их на индивидуальные занятия и зачеты и всячески их мытарить.

Почему русская литература такая депрессивная


- А не спрашивают, зачем вообще читать?

- Бывает. Зачем нам эта литература вообще? И какое отношение вся вот эта дремучая русская литература имеет к нашему сегодняшнему дню?

Одна девочка меня спрашивала: «А почему русская литература такая все депрессивная? почему они все такие унылые ходят, ноют, плачут, жить не хотят, а только и делают, что борются с какими-то социальными язвами? У нас в русской литературе есть хоть один писатель, у которого были бы нормальные герои, которым нравится жить, хочется жить, которые любят жизнь, нравится их работа, нравится то, что они делают?». Я долго копалась в голове, пока не извлекла оттуда Гарина-Михайловского. В «Инженерах» у него есть этот азарт позитивного делания, созидательного труда.

В самом деле, почему мы все время про смерть? Да, все мы там будем. Но с детьми надо осторожнее. Педагогика и литература, к сожалению, пытаются пробуждать в детях чувствительность пинками и кулаками, выжимать из ребенка слезы во что бы то ни стало, добиваться, чтобы пробрало. И если ребенок не понимает, в самом деле, и дома третирует кота, то ему, может быть, такая сила воздействия в самый раз. Но другому ребенку и четверти этой силы достаточно, некоторые в самом деле переживают чтение «Белого Бима, Черное Ухо» как травму, и еще не могут с этим справиться. Эти дети еще всех жалеют, даже сломанные ветки, и еще не научились переживать чужое горе так, чтобы это был полезный, человеческий, а не травматический опыт. Таких детей нельзя водить строем на «Иди и смотри», например. И пробить эту детскую психологическую защиту гораздо легче, чем кажется.

Вот несчастный ребенок на уроке литературы сначала читает про то, как Герасим утопил свою Му-Му, а потом про то, как у Короленко – «В дурном обществе», она же «Дети подземелья», — умерла хорошенькая маленькая девочка… и с этим ничего нельзя сделать, его же никто не учит справляться с тем, что все эти несчастные люди страдают, сходят с ума и умирают. И он в конце концов говорит: «Я не хочу это читать, я не буду, мне это не нравится, мне от этого плохо, я не хочу учить наизусть «Вечерний звон»». Многие взрослые даже – не то что дети – не справляются со страхом смерти, не ходят на похороны, не любят бывать на кладбище. А тут ребенок, который вообще в первый раз в жизни столкнулся с этой проблемой. Учитель литературы не должен вламываться в эти тонкие материи с принуждением встать и наизусть при всем классе, громко и с выражением произнести от себя лично: «Лежать и мне в земле сырой!»

- Но ведь зарубежная литература еще мрачнее, в разы…

- Иногда имеет смысл просто перетасовать материал и найти что-то целебное на сегодня. При тех настроениях, с которыми дети сидят на уроке на исходе зимы – весеннее полудурье, крайне тяжелое – вбрасывать им туда еще, к примеру, «Ночь, улица, фонарь, аптека…» – это совсем грустно, лучше, наверное, другое: «Узнаю тебя жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!».

Мы с одним классом, когда проходили «Войну и мир» и читали про смерть князя Андрея, говорили, как это важно – иметь образ такого вот светлого и счастливого ухода. Ведь герой уходит из жизни совершенно счастливый, лучезарный, абсолютно примиренный с жизнью. Князь Андрей умирает и весь светится. А такого в русской литературе вообще очень мало. У нас всех будут умирать близкие, и сами мы, в конце концов, умрем. Важно помнить о том, что умирание может быть не только беспросветным кошмаром, но и вот таким закатным светом… Мне тогда показалось, что они слушали.

Мой муж (писатель Д. Быков – прим.ред) как-то сказал, что литература – это такая аптечка, в которой всегда найдется что-то нужное для тебя. В ней всегда лежит какое-то стихотворение, нужное тебе прямо сейчас, какой-то ответ на твой вопрос. Я пытаюсь вместе со школьниками искать в литературе то, что им созвучно. Нам, когда нас что-то мучает, очень важно знать, что кто-то уже это думал, чувствовал и нашел свой ответ.

Психолог Екатерина Мурашова в одной колонке в «Снобе» рассказывала, как к ней пришла мама ребенка, погибшего под машиной. Женщина была совершенно безутешна, ждала другого ребенка и не была готова к его появлению. И Мурашова ей читала Жуковского:

О милых спутниках, которые наш свет
Своим сoпутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: «их нет»;
Но с благодарностию: «были».

Вот такие стихи просто надо знать наизусть и помнить, они сами срабатывают в момент, когда ты этого даже сам не ожидаешь. Поистине первая психологическая помощь.

- Есть еще аргументы помимо аптечки?

– Нынешние старшеклассники – прагматики в значительной степени. Среди них есть люди, которые способны подойти на перемене, чтобы поговорить о раннем Маяковском или Гумилеве. А другие считают, что им все это вообще не нужно, ну разве только для аттестации, чтобы не было с ней лишних проблем. Бывает, что люди ходят на урок исключительно за этим и не особенно это скрывают.

Некоторые вообще не готовы говорить о поэзии, но их интересует, к примеру, Булгаков. А весь Серебряный век просто пролетает у них мимо ушей. Они не настроены на поэзию, не понимают ее, не говорят на этом языке, но вот Булгаков в них что-то важное задевает. Или не Булгаков, а Шолохов, к моему изумлению.

Русская литература – это не только психологическая аптечка, это еще и прикладное страноведение, она дает огромное количество актуальных сведений о стране и обществе, в котором мы живем. Куда ни ступи, то в Герцена попадешь, то в Салтыкова-Щедрина.

- Вспоминается, как Чулпан Хаматова на одном статусном Президентском мероприятии, после В. В. Путина и Ю. Башмета прочитала отрывок:

«Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников, но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других» А. П Чехов.

И как все были поражены смелостью и дерзостью и как современно звучали эти слова, и в каком напряжении были все до того, как Чулпан не навала имени автора.

– Эта актуальность для нас, филологов, очевидна. А дети о ней могут даже не знать. Они вырастают на упрощенных моделях общества и человека: что-то конструируют сами, что-то берут из интернета, вычитывают в популярных книжках, в фэнтэзи. И со временем тех, у кого нет опыта погружения в русскую иррациональную реальность, настигает состояние, которое называют надоевшим уже термином «когнитивный диссонанс». Почему ничего не получается? Почему я даю работу, а никто не хочет работать? Почему я делаю, чтобы всем было хорошо, а мою работу уничтожают? Почему ничего не делается так, как надо? Почему в России единственный работающий закон – это закон Мерфи? В этом смысле русскую литературу рано сбрасывать с корабля современности: она очень адекватно описывает нашу социальную реальность.

Я несколько лет подряд пишу для журнала «Русский Мир» биографические очерки о писателях. И когда начинаешь вчитываться с биографии, дневники, переписку, перечитывать стихи – то у каждого писателя непременно обнаруживается что-нибудь остросовременное, созвучное со временем – даже если речь идет о давно отгремевших, никому не интересных, кроме историков литературы, скандалах. Сам набор проблем, с которыми в России сталкивается мыслящий человек, века с XVII изменился очень мало. Вот когда ты уже видел что-то в истории страны и в истории литературы — раз видел, другой раз, — то, по крайней мере, у тебя есть ушки на макушке и некоторая боевая готовность это встретить, когда оно случится в третий раз.

О, если бы нас не заставляли читать в школе!


– Часто говорят, что в 13-14 лет ребенку не понять Достоевского и Чехова, часто слышишь удивление от взрослых – надо же, сел перечитывать «Капитанскую дочку» – это нельзя читать в школе – это только сейчас можно понять!!!

– Но лет в 25-30 человек не будет знать, где все это взять. Кстати, «Капитанская дочка» у нас в прошлом году очень хорошо пошла. Я даже не ожидала, что восьмиклассники так живо откликнутся, что им это будет действительно интересно, что они книгу воспримут не как скучную дидактику про «береги честь смолоду», а начнут живое обсуждение живых героев. Нет, бывает, что какое-то произведение в каком-то классе ну никак не идет: вот «Преступление и наказание» идет, а «Война и мир» сразу за ним – нет.

Современный школьник делает уроки- То есть бывают такие несовпадения – читатель с писателем?

- Ну вот у меня с Достоевским есть какое-то несовпадение. Не скажу, что я его не люблю, есть вещи, которые я читаю и перечитываю: «Записки из подполья», например, или «Село Степанчиково и его обитатели». Но «Бесы», например, страшно сопротивляются, я просто вынуждена заставлять себя прорубаться через этот текст — чувствую себя ледоколом «Красин». И с Некрасовым мы не сильно дружили, пока я Чуковского не начиталась. Чуковский меня с Некрасовым не то чтобы примирил, но подружил, во всяком случае. После него мне стало понятнее, как Некрасова давать в школе так, чтобы детей не тошнило, как меня от него в школе тошнило.

Заставлять?


– Не возникает такой ситуации, что у ребенка не сошлось что-то, начало тошнить в школе от Некрасова, и больше он к нему никогда не вернется?

- Может и возникнуть. Может вообще от литературы отвратить. Я в этом смысле везучий учитель, я всегда работала в очень хороших школах с замечательно интересными и мотивированными детьми. Ко мне, действительно, приходят уже читающие, уже культурные, уже мотивированные дети из хороших семей. Родители уже с ними проделали большую работу, моя задача – еще и не навредить здесь. Но это не значит, что в читающих и культурных семьях нет проблем с детским чтением. Одни вообще растут вне книжной культуры, как бы ни огорчались родители, другие начинают читать сами довольно поздно, бывает, что ребенок вообще со страшным трудом учится читать и не любит это занятие…

– Это распространенная проблема?

- Если говорить о детях с нормальным интеллектом, которые приходят в первый класс школы, то примерно у пятой части из них есть какие-то проблемы обучения: какие-то проблемы с восприятием, обработкой и хранением информации, например (скажем, плохо воспринимает зрительно-пространственную информацию), или дефицит внимания, или аутичные черты, или еще что-нибудь. Бывают дети, которые не читают на уроке и вообще на нем не работают, потому что не могут сосредоточиться, — но не потому, что у них проблемы со вниманием, а потому, что учитель в классе кричит – то на одного, то на другого. А ребенок тревожный – он сидит и дрожит. Или, может быть, у него дома папа с мамой разводятся, и он ни о чем больше думать не может.

Вообще я бы не торопилась записывать детей в нечитающие. Бывает так, что щелкнуло что-то – и он зачитал. И щелкнуть может в любом возрасте, на любой книге. Но задача папы с мамой — постоянно показать ребенку, что чтение – это большое удовольствие. Не принуждать к чтению, а радовать им. И это зависит только от родителей. Не читает ребенок сам – пусть мама ему читает, это просто хорошо и уютно: на ночь почитать с ребенком что-то хорошее. Или аудиокниги можно покупать.

– Да, а как вы к аудиокнигам относитесь?

– Я визуал. Я вообще ничего не понимаю на слух, поэтому плохо отношусь к аудиокнигам. Чужой голос, чужая навязанная интонация мне мешают, я начинаю беситься, внутренне возражаю каждой фразе. А есть люди, которым аудиокниги нравится.

Когда мы учим чтению, удовольствие должно бежать впереди труда. Иначе никакой мотивации не будет и никакого чтения не будет. Чтение должно быть сначала легким и приносящим удовольствие, а потом уже трудом и пространством для роста.

- Принято говорить, что мы перестали читать, с другой стороны, темпы продаж электронных читалок говорят о том, что люди читать стали даже больше – как вы видите ситуацию?

Тут еще дело вот в чем – люди не перестали читать, а просто изменились способы подачи материала, даже по сравнению с нашим детством. Когда я писала о Чуковском, я нашла замечательную статью американца Глена Уорти в «Еженедельном журнале»: он рассказывал, как дети писали письма первому съезду Союза писателей и заказывали писателям книги, которые хотели бы прочитать. Такие подборки писем и в «Правде» печатались. Дети хотели всё. Просили рассказать про экспедиции, про водолазную организацию «Эпрон»; про строительство метро; про то, будут ли полеты на Марс; что происходит на других планетах; как живут дети в других государствах. Когда в деревнях еще не было даже радиоточек, а газеты и журналы приходили не вовремя, книга была главным способом получения информации о мире – а в школьной или сельской библиотеке этих книг могла быть одна маленькая полка. Дети, которые строчили письма Съезду писателей, испытывали страшенный информационный голод. Они хотели все знать, они эти книги тянули, прямо как вампиры книжные – больше-больше-больше.

Нынешние дети находятся в совершенно другом положении – у них не информационный голод, а информационное пресыщение. Они куда ни пойдут, информация на них прыгает без спроса. Им приходится ее жестко отсекать. Мы с вами делаем то же самое. Мы с вами сейчас читаем значительно меньше книг, чем наши родители в том же возрасте. Зато мы читаем неизмеримо больше букв. Мы то и дело что-нибудь читаем, нам приходится отсекать информационные потоки, жестко чистить свою френдленту, тщательно определять свой круг чтения. Точно так же у детей есть какие-то приоритеты, и они далеко не всегда в области художественной литературы. Наше дело показать им, что вот этот поток информации, который они пытаются отсечь, для них абсолютно актуален.

Что читает поколение Вконтакта?


- Наблюдая свой собственный уровень интернет-зависимости, я в какой-то степени с пониманием смотрю на школьников, с которыми общаюсь в студии: они не вылезают из «ВКонтакте». Сидят с постоянно включенным компьютером. Здесь уже не остается никакого места для книги.

Домашнее задание- Я бы не стала это так однозначно осуждать, потому что я очень хорошо помню свое детство, когда книга утоляла не только потребность в познании, но была еще и способом справиться со своим одиночеством. Это тяжелое состояние, когда тебя не принимают сверстники, когда ты один, когда весь твой окружающий мир показывает тебе, что ты в нем лишний. Книга в этом случае – это еще и способ ухода от реальности, и поиск собеседника, и психотерапия. 14-15 лет – это время, когда человеку положена бурная социализация, когда он определяет свое место в мире и свои отношения с миром, моделируя их на основе своих отношений со сверстниками. Когда у подростка этого опыта нет или этот опыт не складывается, ему очень плохо — вплоть до суициидальных попыток.

У сегодняшних детей нет осознания, что книга – это лекарство. Может быть, еще и потому, что у них в этом месте не болит. Они так или иначе получают этот жесткий травматический опыт, но у них он не так безвыходен, как у моего поколения. За счет того же всеми проклятого интернета у них есть гораздо больше возможностей встретить себе подобных.

Я человек замкнутый, почти социофобный, у меня мало друзей в реальной жизни – несколько бывших коллег и университетских подруг, рассеянных по миру. Но у меня очень большой, плотный и хороший круг знакомых и друзей, с которыми мы встретились в интернете. Это удивительно удобный инструмент для поиска себе подобных в мире.

И когда родители шпыняют детей, что они сидят все время в интернете, я не на все сто процентов с ними согласна. В интернете очень много чем можно заниматься. В интернете, к примеру, можно не только разглядывать демотиваторы, но Антония Сурожского читать. Можно утешать подругу, которую бросил любимый, и это драма вполне достойная того, чтобы на это потратить два часа жизни, которые иначе были бы отданы алгебре. Нет, понятно, что родители считают, что алгебра безусловно важнее в данном случае, но мне кажется, что выудить свою подругу с того света – это тоже не самое плохое времяпрепровождение. И даже если не выудить с того света, а просто высморкать ей сопли и утереть ей слезы, это не менее достойное занятие.

– С другой стороны, у нас не было всех этих социальных сетей, но мы часами трепались по телефону.

– Да, да!

Когда у меня дочь вошла в подростковый возраст, еще был модемный интернет, который занимал телефон, а у детей еще не было «ВКонтакте». Боже, какие были драмы, когда мне надо отправлять текст по работе, а барышня висит на телефоне третий час…

– Пытаюсь сейчас вспомнить, о чем были эти телефонные беседы. Абсолютно ни о чем!

- Это форма социализации. Дети занимаются тем, что им положено по возрасту, своей ведущей деятельностью. А мы, взрослые, пытаемся им сказать, что не это у них ведущая деятельность — что они на самом деле должны алгебру подтянуть.

Что не читать из школьной программы?


– Что бы вы хотели бы исключить из школьной программы, а считаете нужным в нее добавить?

- Литература не вмещается ни в какие рамки, поэтому так трудно писать все эти программы и поурочные планы. Бывает так, что на уроке прямо видишь, что вот это вот – не надо, а вот это – надо. Что в программе подобраны хорошие, нужные, правильные произведения, но если ничего не поменять, дети сдохнут со скуки. Ну вот у них былины стоят в программе, например. А я очень хочу своим детям непременно дать урок на тему «что читали в древней Руси», чтобы не было ощущения, что наши предки жили одними былинами. Хочу принести факсимильные издания рукописных Евангелий, чтоб они хоть в руках это подержали, посмотрели, как это написано. Хочу рассказать об «Александрии», «Шестодневе», «Физиологе», показать зверей в древних бестиариях… может быть, своих нарисовать и потом сшить в книжечку…

Иногда приходится давать текст через сопротивление материала и сопротивление класса. Так мы проходили «Кому на Руси жить хорошо?» — пройти мимо нельзя, но надо уравновешивать юмористической поэзией, любовной лирикой. Не превращать Некрасова в озлобленного социального поэта, рассказать о том, что он вообще сделал для русского стиха. Есть вещи, которые мне не удаются – например, так и не придумала, как давать «Тихий Дон» в одиннадцатом классе: не лежит у меня душа к этой книге.

– Сейчас популярна тема списков обязательного внеклассного чтения…

– Я часто беседую со всякими хорошими людьми и слышу, что, например, один коллега вдруг говорит: «А я до сих пор не читал Замятина «Мы»», другой, правда, не филолог: «Боже мой, мне пятьдесят лет, а я до сих пор не читал «Братьев Карамазовых», или «Я преподаю литературу, а сама не читал Мольера — такую-то пьесу». Но ведь это прекрасно, что мы еще чего-то не читали — нам всем есть куда развиваться, нам есть куда двигаться, нам есть о чем думать. И мы себе не испортили первое впечатление об этих вещах где-то в раннем детстве преждевременным принудительным чтением, и можем сейчас составить о них взрослое зрелое впечатление.

– Я помню, как в одной книжке мне в свое время встретилось, «счастливые вы дети, вы еще не читали, у вас все еще впереди».

– Да, я еще очень много не читала и мне многое интересно. Когда преподаешь и пишешь о писателях, все время находишь что-то новое и удивительное. Мне недавно заказали юбилейную статью о Случевском, которого я читала в юности и совершенно с тех пор забыла. А тут его пришлось перечитать почти полностью. И понимаешь вдруг, что это потрясающая фигура – человек, который всю жизнь был сосредоточен на смерти и с ранней юности до глубокой старости писал практически только о ней… в самых разных ее вариантах: о собственной смерти, о чужой смерти, о загробной жизни, о вечности, об умирании. Полная энциклопедия танатологии! Поразительный автор, абсолютно забытый всеми, кроме специалистов, не попавший ни в школьную, ни в вузовскую историю русской литературы. А там напряженнейшая глубина мыслей и чувств.

Если у ребенка проблемы…

 


– Оказывается, что дети читают, дети хорошие, у детей есть некоторые проблемы, но, получается, что это форма социализации.

- Как я сказала, мне повезло работать с одаренными, мотивированными детьми из образованных семей – хотя такие дети предъявляют к тебе очень высокие требования. Но все учителя хотят работать именно с такими – а работать с немотивированными, неблагополучными детьми из не очень культурных семей мало кто хочет. Это ужасно трудно, это мало кто умеет, это совсем не ценится. Даже когда ты работаешь в хорошей школе с прекрасными детьми, тебя ученики постоянно ставят в тупик. У меня, например, был замечательный мальчик-подросток, который ни секунды не мог усидеть на месте. Гитарист, певец, художник, талантливый, умный. Но на уроке он все время качался на стуле, чем-то стучал: бам-бам, бам-бам. И вот весь урок у меня проходит под это бам, бам, бам, бам. А выгнать его за дверь я не имею права – мало ли куда он пойдет. И в классе с ним ничего не могу сделать, он так устроен, он от природы двигательно расторможен. Мне тогда было 24 года, я не знала, как быть. Это я сейчас умная, я перелопатила кучу специальной литературы, я хоть знаю, что это такое, с чем это едят и чем его можно занять на уроке.

Поколение Вконтакте– И чем его можно занять на уроке?

– Его можно втянуть в общую дискуссию, можно, наоборот, усадить одного в конце класса, чтобы не отвлекал других; можно дать ему индивидуальное задание, в том числе связанное с хождением по классу, можно разрешить ему стоять часть урока, можно самой как-то перемещать и перегруппировывать класс на уроке. Если совсем тяжко — можно отправить куда-то с поручением, при условии, что в школе на этажах есть взрослые, что школа охраняется, что он не уйдет в пампасы. Но это возможно, когда в классе у тебя сидит двенадцать или пятнадцать человек. А когда их тридцать, а из них восемь или десять стучат и подпрыгивают, начинается дезорганизация.

У нас, к сожалению, настолько стараются сделать школу эффективной, что сам учебный процесс становится максимально неэффективным. Основная учительская энергия и основное учительское время уходят не на преподавание предмета, не на работу с учениками, а на поддержание тишины и порядка. А этому учителей обычно даже не учат; они или сами вырабатывают какие-то приемы поддержания порядка в классе, или дети садятся им на шею. При этом большинство учителей, особенно в социально неблагополучных районах, работают с детьми, не приученными читать и думать, с которыми трудно говорить о взрослом и о тонких материях, с которыми надо многое упрощать, много придумывать, заинтересовывать, вносить элементы цирка, спрямлять тонкие, деликатные вопросы. Это совершенно особая и очень благородная работа – научить тех, кто не хочет и не может учиться. Кому-то это удается, кому-то нет. К сожалению, у нас совсем нет никакой системы обучения в общем потоке детей, у которых низкие стартовые возможности за счет социальных проблем или проблем со здоровьем.

Хуже того, даже если одному учителю удалось что-то сделать за несколько лет своей любовью и талантом, другой учитель может испортить его труд за две недели. Знаю несколько случаев, когда ребенка сложного, проблемного, со склонностью к асоциальным проявлениям, с тяжелой семьей – учитель и школьный психолог нежно, мягко и бережно несут через всю «началку» и доносят до того, что он заканчивает ее, хотя и с тройками по русскому языку, математике и чтению. Но при этом он любит читать, заведует «живым уголком», играет хулиганов в школьных постановках и с кем-то дружит. А в пятом классе он вдруг сталкивается с какой-нибудь принципиальной и жесткой математичкой, которая говорит, что он болван и что болванов она учить не будет – и весь труд идет насмарку практически моментально, потому что ребенок очень быстро чувствует, что ему здесь не рады, что ему здесь не место, что его из этого социума гонят. И начинает искать, где его будут принимать.

Хороший учитель и тут может многое сделать – если, конечно, так обстоятельства сложатся. Иногда именно учитель становится той ниточкой, которая человека привязывает к миру. На меня большое впечатление произвело исследование, которая провела американский психолог Эмми Вернер на Гавайях. Она следила за группой детей, рожденных в 1955 году, на протяжении сорока лет. Среди них примерно треть составляли сложные дети – социально неблагополучные, с массой медицинских и социальных проблем: кто-то родился недоношенным, кто-то нездоров психически или неврологически, у кого-то пьют или психически больны родители, кто-то живет за чертой бедности… Вернер пыталась выяснить, в каких случаях такой ребенок вырастает обычным членом общества, а в каких – начинает вести себя антисоциально,

И оказалось, что главное, что позволяет ребенку остаться в обществе, – это чтобы у него был один понимающий и поддерживающий взрослый. И таким взрослым часто становится сосед, тренер, учитель, или, может быть, бабушка, темная деревенская старушка – но ее с ребенком связывает любовь, и ребенок ради нее не делает дурные вещи, которые мог бы сделать. А второй фактор, кстати, — это когда он сам, ребенок, начинает кому-то помогать и делать добро – в своей церкви, например, или в какой-то группе у себя в районе — вроде YMCA. И получается, что даже серьезные факторы риска отступают, когда ребенка кто-то любит и когда он сам пытается кому-то помогать.