Александр ПриваловПублике одновременно сообщили и о разрабатываемом в верхах «Национальном плане действий в интересах детей РФ» — и о необходимости спешить с его разработкой. Оснований для поспешности в ходе прошедших в Совфеде парламентских слушаний было предъявлено два. Во-первых, дела обстоят очень скверно: здоровье детей ухудшается; число детей, оставшихся без попечения родителей, недопустимо велико; растут насилие по отношению к детям, детская преступность, детский суицид — и т. д. Во-вторых, работу над планом, как сказала председатель профильного комитета СФ Драгункина, надо провести «так, чтобы к Международному дню защиты детей 1 июня план мог быть утверждён и подписан президентом». Первый довод более чем серьёзен, но, на мой взгляд, никак не доказывает необходимости спешить с обобщающей бумагой, второй — помимо неубедительности ещё и смешон.

Нет, коли речь идёт о благонамеренных бла-бла-бла, которые политикам приходится издавать в преддверии всякого Международного Дня Борьбы за Что-то Хорошее, я готов снять свои возражения. Но на тех самых слушаниях в СФ говорили, что речь идёт не о пустой «датской» бумажке, а о плане серьёзных работ. Сами посудите: такая немыслимо сложная вещь, как обеспечение «доступности качественного обучения и воспитания», есть лишь одна из шести задач, которые вызывается решать эта бумага. Ещё одна, «здравоохранение, дружественное детям», тоже не уступит очистке авгиевых конюшен. А поверх шести — ещё и задача как-то соотнестись с зарубежным опытом; и в свете международных конвенций, подписанных Россией, и неформально, по сути. Какую степень государственного и, шире, внешнего вмешательства в дела семьи Россия сочтёт правильной и разумной: всевозрастающую, как в Европе (этот путь у нас часто называют «ювенальной юстицией»; неверное, но давно уже общепонятное словоупотребление), — или более скромную? И эта сверхзадача пока не решена. Проводившая слушания спикер Матвиенко сказала журналистам: «На эту проблему у нас есть разные точки зрения, и никакого решения пока не принято».

Разумеется, такого, чтобы кто-нибудь объявил, что-де с завтрашнего дня у нас воцаряется (или, напротив, запрещается) ювенальная юстиция, и не было, и не будет. Но с проблемой растущей преступности и среди несовершеннолетних, и против несовершеннолетних так или иначе надо что-то делать — и что-то всё время делается. И не в том вопрос, нужна ли нам ювенальная юстиция; она уже здесь: помянутое «что-то» и есть ЮЮ. Поэтому решение, о котором говорила Матвиенко, понемногу принимается с каждым движением государства в этой сфере. Принимается оно и сейчас — и не только в новом «национальном плане», но и в документах, прямее связанных с жизнью: в Думу поступили из правительства два законопроекта по этой теме.

В обсуждаемом контексте важнее тот, что вводит понятие социального патроната: он осуществляется в отношении семьи, где несовершеннолетний находится в социально опасном положении, то есть где его родители «создают своими действиями (бездействием) условия, препятствующие нормальному воспитанию и развитию». Как я понял, разработчики из Минобра считают, что их труд поможет избежать как раз того, чего с испугом ждёт от «ювеналки» публика: массового изъятия детей из родительских домов. Как быть, рассуждают они, если ребёнку в семье почему-либо нехорошо, но родители всё-таки ещё не заслужили лишения родительских прав? А вот так: установить патронат — и предоставлением «социально-педагогической, медико-психологической» и всякой иной помощи привести семью к норме; и только если не выйдет привести к норме — тогда уж в суд, лишать прав. Оно, может быть, в теории бы и сошло, но на практике обернётся скверно: вместо защиты от изъятия детей — или, во всяком случае, наряду с нею — появится новый инструмент изъятия. Кто констатирует «социальную опасность»? Кто решает, устранил ли её патронат? Чиновник. И оспорить его решения будет нельзя.

По сети уже сейчас в изобилии гуляют инструкции, как не впустить чиновников из опеки в дом и что делать, если они всё-таки в дом проникнут. Люди не шутят и не клевещут — люди осмысливают наблюдаемую реальность. Новый законопроект, дополнительно наращивая полномочия органов опеки, облегчая им вход если не в каждую, так в каждую вторую семью, неизбежно подтолкнёт рост злоупотреблений в этой сфере. Позитивная же роль патроната может быть лишь крайне ограниченной. «Медико-психологическая» и всякая другая помощь патронируемым семьям будет оказываться в рамках бюджета органов опеки, а там, где их нет, из бюджета муниципального. Сами понимаете, сколько «социальных опасностей» тут можно отразить. А вот отбирать детей — можно. Запишут в акте, что семья «не идёт на сотрудничество» (например, не соглашается на тестирование ребёнка без присутствия родителей), — и пишите письма.

Вопрос денег тут вообще принципиально важен. Многие так прямо и говорят, что «ювенальщики» для того свою кашу и заваривают, чтобы «наживаться на детях». Это вряд ли правда, но ясно, откуда такое обвинение взялось: обычной семье наше государство платит детское пособие размером в несколько пакетов молока; опекунам — побольше, приёмным родителям — ещё побольше; детским же домам — больше на порядок. В разных регионах по-разному, но в среднем по стране на содержание одного ребёнка в детдоме тратится 600 тысяч рублей — обидно себе представлять, скольких «социальных опасностей» избежали бы небогатые семьи, получая половину, даже треть этих денег. К этому все привыкли, но это нужно менять. Конечно, казённые пособия не главный, а при нормальных обстоятельствах даже не очень значимый фактор «правильного детства». Тем не менее нынешняя ситуация, когда казна однозначно стимулирует выдавливание детей из семьи, — это чистое безумие. Простых выходов из этой ситуации заведомо нет; но это никак не значит, что можно сочинять конструкции вроде этого патроната: конструкции, не уравновешенные ни судебным, ни каким-либо другим контролем — то есть по современным понятиям совершенно неприличные. Это значит, что нужно — сообща, всем вместе — искать выходы непростые. И не обязательно к Дню защиты детей: о серьёзных же вещах говорим.