Глава из книги Адель Фабер и Элейн Мазлиш «Свободные родители, свободные дети»

Во время всех занятий, на которых мы анализировали чувства родителей и способы их защиты, Кэтрин сидела молча. Но ее поджатые губы демонстрировали несогласие. И, наконец, она взорвалась.

– Доктор Гинотт, мы говорим о чувствах родителей, словно они существуют в вакууме! Нашим детям не на кого положиться, кроме нас! Разве могу родители быть настолько эгоистичными, чтобы прекратить думать о ребенке? Ребенок целиком под нашей защитой. Мы не можем отвлекаться на собственные чувства! Если мать будет думать о своих чувствах, то проваляется в постели до полудня, не поменяет ребенку подгузник и будет совать пустышку ему в рот каждый раз, когда он заплачет – только потому, что не может выносить шума! Если мать не станет думать о потребностях ребенка, то кто о них позаботится?

– Кэтрин, – спокойно сказал доктор Гинотт, – ваша тревога обоснованна. Обязанность родителей – заботиться об истинных потребностях ребенка, особенно, ребенка маленького. Мать хочет выспаться ночью, но это невозможно. Ребенку нужно дать бутылочку в два часа ночи. А если малыш устал, то его придется взять на руки.

Но когда ребенок становится старше, ему больше не требуется постоянное удовлетворение всех его потребностей. Это даже вредно для него. Задача родителей – постепенно учить его тому, что некоторые потребности можно удовлетворить позже. Это процесс роста и развития. Например, пятилетний ребенок вполне может потерпеть, пока его мать ждет сдачу в кассе супермаркете. Мать шепчет: «Мне трудно ждать, когда ты так плохо себя ведешь. Как только я получу сдачу, мы тут же пойдем в туалет». Мать учит ребенка терпеть временные неудобства ради того, чтобы не обижать окружающих. Мы же не хотим, чтобы наши дети выросли эмоционально инфантильными людьми. Они должны уметь учитывать чувства других людей.

Эти слова явно не понравились Нелл.

– Но, доктор Гинотт, – сказала она, – а что делать, если возникает конфликт между потребностями ребенка и потребностями родителей? Ну… Приведу пример. Вы знаете, что у Кеннета нет друзей. Большую часть времени он проводит в одиночестве. Вчера к нам пришла соседка. Она больше не может держать щенка и решила спросить, не возьмем ли мы его. Видели бы вы Кеннета! Он упал на колени и стал играть с собачкой. Я никогда его еще таким не видела. Он прижал щенка к груди и стал умолять меня: «Мама, мы возьмем его? Пожалуйста, давай возьмем его!»

Мне так хотелось взять собачку. Щенок был очаровательным, я знала, что он очень понравился Кеннету. Но у меня аллергия на шерсть! Я начинаю кашлять и чихать. Я просто не знаю, что делать в этой ситуации. Собака так нужна моему сыну. Думаю, я все же позволю ему оставить щенка.

Доктор Гинотт очень спокойно ответил:

– Нелл, ребенок не должен получать удовлетворение ценой страданий родителей. Цена слишком велика для вас обоих. Родитель платит своим здоровьем и благополучием, а ребенок платит другую цену.

Как вы думаете, что скажет себе ребенок, когда получит что-то за счет родителей? Он скажет: «Я заставил маму взять мне щенка. Мама кашляет и болеет из-за меня. Я – ужасный человек. Мне страшно!»

Нелл, когда дети видят, что родители страдают по их вине, они автоматически считают себя виноватыми. Наши страдания наполняют их чувством вины и страха.

А теперь давайте вернемся к разговору о конфликте интересов. Когда я слышу, что ребенку что-то нужно, я спрашиваю себя: «Это ему действительно нужно или он этого хочет?» Не всегда легко ответить на этот вопрос. У ребенка много реальных потребностей, которые можно и нужно удовлетворять. Его желания – бездонная бочка. Например, он хочет спать с родителями, но ему нужно спать в собственной постели. В Рождество он хочет получить все игрушки, которые рекламируют по телевизору, но нужна ему всего одна или две.

Что же нам делать с Кеннетом? Чего он хочет? Он хочет собаку. Нелл, а что ему нужно?

Нелл на минуту задумалась, а потом ответила:

– Я думаю, ему нужен друг.

– А от вас, – продолжал доктор Гинотт, – ему нужна поддержка, пока он ищет друга. – Психолог повернулся к группе. – Позволяя ребенку видеть, что вы страдаете по его вине, вы оказываете ему плохую услугу. Вы на собственном примере учите его не защищать свои чувства. Вы учите его действовать, опираясь на слабость, а не на силу.

Я внимательно слушала. То, что доктор Гинотт называл «любовным страданием» родителей во имя детей, было абсолютной нормой для моего детства. И не только моего! Почти в любом доме любой этнической группы можно услышать:

«Ты разрываешь мне сердце. Ты знаешь, как я беспокоюсь, когда ты отправляешься туда. Что ж, если это для тебя важнее меня, иди!»

«Доедай мясо, дорогой. Ты еще растешь. Не думай обо мне. Я приготовлю себе что-то еще».

«Не волнуйся о своем образовании, сынок. Если надо, я поработаю сверхурочно. Твоя задача – только учиться».

Единственное, чего родители ждут от детей, это любовь и благодарность. Но дети не чувствуют благодарности. Они ощущают ненависть. Родители готовы отдать все, готовы пойти на боль, страдания и жертвы, но детям это не нужно.

Я подумала, что мне следует быть осторожной. Страдания ради них совершенно ни к чему детям. Мне надо стараться делать что-то для них по желанию, без принуждения – или не делать вовсе. Я поняла, что порой лучше не дать ничего, чем дать – и взвалить на плечи ребенка непосильный груз вины.

На следующем занятии о своей проблеме заговорила Рослин.

– Не знаю, почему я так встревожена, но мне очень не по себе. Питер сегодня проспал. Он торопился и не мог найти носки. Он спросил меня, где его носки, и тут я вспомнила, что все носки в стирке – я замочила их на ночь. Я тут же ответила: «Питер, не волнуйся, ты можешь взять пару отцовских носков».

Он начал жаловаться на то, что я никогда не могу выстирать белье во время, что он не может ни в чем на меня положиться. Я пыталась объяснить, как много у меня было дел, но он не слушал меня. В конце концов, он выскочил из дома – разозленный и без носков. Я почувствовала себя отвратительной матерью.

Доктор Гинотт усмехнулся.

– Как легко пробудить в родителях чувство вины, верно? – сказал он. – Но, давая ребенку понять, что он может вызвать в вас чувство вины, вы оказываете ему плохую услугу. Ребенок неожиданно становится прокурором, а родители оказываются на месте ответчиков. Как вы думаете, что чувствует ребенок, когда ему позволено так относиться к родителям?

– Не знаю, – задумалась Рослин. – Вину… страх… неприязнь к себе…

– Именно! – подтвердил доктор Гинотт.

Рослин тяжело вздохнула.

– А я думала, что помогаю ему!.. Но я все же не понимаю, что можно сделать в такой ситуации.

– Мы с вами говорили об истинных потребностях ребенка, – сказал доктор Гинотт. – Этим утром Питеру требовались не ваши объяснения, продиктованные чувством вины и не немедленное решение. Ему нужна была возможность продемонстрировать свою самостоятельность, собственную инициативу. Он должен был сам решить свою проблему.

Как же мы можем помочь ребенку удовлетворить его истинные потребности? Во-первых, если он будет думать о том, на кого переложить вину, то не научится мыслить конструктивно. Обвинения и встречные иски ни к чему хорошему не приводят. Чтобы отучить ребенка искать стрелочника, мы можем сказать, например: «Сынок, ты сам должен заботиться о том, чтобы у тебя были чистые носки».

Во-вторых, мы можем помочь ему, подтвердив сложность проблемы, с которой он столкнулся: «Что же можно сделать в такой ситуации? В доме нет ни одной пары сухих носков. Это серьезная проблема!». Так мы подтверждаем, что его беспокойство заслуживает внимания.

А затем мы переходим к самой сложной части. Рослин, вы должны были сказать себе: «Ничего не делай. Просто стой и смотри». Поверьте, если родитель просто стоит и смотрит, как ребенок преодолевает препятствие, он оказывает ему огромную услугу.

Хелен подняла руку.

– У меня произошло почти то же самое, что и у Рослин. И я до сих пор не справилась с этой ситуацией. Сегодня у Лори школьный пикник. Она просила меня купить газировку, консервы из тунца и кекс. А я забыла. Я была так занята своей новой скульптурой «Мать и дитя», что забыла о собственном ребенке. Утром Лори открыла холодильник и побледнела.

«Мама, – воскликнула она, – здесь только хлеб, майонез, кетчуп, горчица и банка кошачьего корма! Что я могу из этого сделать?!»

Можете представить, что я почувствовала! Но я не показала виду. Я сказала: «Дорогая, я должна была купить тебе еду для пикника, но забыла об этом. Это ужасно. Даже если ты обыщешь все шкафы, не думаю, что тебе удастся найти что-то полезное».

Лори стала лазить по шкафам. Единственное, что она нашла – это полупустую банку арахисового масла. Она быстро намазала масло на два кусочка черствого хлеба, твердя себе под нос, что у нее нет даже десерта. Потом она поднялась наверх. В кухню она спустилась настоящей победительницей. «Посмотри, что я нашла! – воскликнула она. – Это осталось с Хэллоуина!». И она с гордостью показала мне лимонный леденец.

Ведь я ей помогла? Я хочу сказать, что я ее не отяготила своей виной, а подтолкнула ее к решению проблемы. Значит, я должна была быть собой довольна… Но я чувствовала себя ужасно. Я целый день представляла, как она будет сидеть со своим жалким завтраком, когда другие дети будут лакомиться тем, что их ответственные матери приготовили для них заранее. Я испортила ей весь день. Я даже не знала, что ей сказать, когда она вернется домой. Может быть, что мне очень жаль… И хоть как-то загладить вину…

– Хелен, – остановил ее доктор Гинотт, – родители не могут освободиться от чувства вины. Но мы можем сказать себе: «Я не должен позволять ребенку догадываться о моем чувстве вины. Это слишком опасно – для всех». Когда ребенок получает власть над нашим чувством вины, он получает в свои руки оружие, сравнимое по мощи с атомной бомбой. Как уже сказала Рослин, ребенок, который вызывает у родителя чувство вины, сам терзается этим чувством вины за то, что он с родителями это сделал . А знаете, какие эмоции вызывает у нас человек, заставивший испытывать угрызения совести? Мы его ненавидим! Позволяя чувство вины, мы стимулируем ненависть.

Чувствуется, что этими словами психолог наступил Ли на больную мозоль.

– Это действительно так! – воскликнула она. – Мы действительно ненавидим тех, кто заставляет нас мучиться угрызеньями совести! Я всегда была так мила со своей свекровью. Она – крупная, душевная, независимая женщина. Но в последнее время я не понимала, что с ней происходит. Она стала настоящим мастером по вызыванию чувства вины! Нет, она никогда не обвиняет меня ни в чем. Но она говорит что-то вроде: «Знаешь, дорогая, я была у доктора. Я думала, ты мне позвонишь». Или: «Мне бы хотелось проводить с тобой больше времени, Ли, но я знаю, что ты так занята. Я все понимаю».

И, хотя это не очень вежливо с моей стороны, но я стала ее избегать. Когда она рядом, каждое второе мое слово – это извинение. Я перестала даже брать трубку, когда она звонит. Я никогда не думала об этом раньше, но теперь понимаю: вина – это яд, верно? Ее не видно, она не имеет запаха и вкуса, но как только вина проникает в отношения, вся теплота и дружба между двумя людьми съеживается и погибает.

Хелен не отрывала взгляда от Ли. Она даже наклонилась в кресле, чтобы лучше ее слышать.

– Яд – какое точное слово! – воскликнула она. – Чувство вины губительно для любых отношений. Даже малая его доза меняет саму личность человека. Неожиданно замечаешь, что говоришь и делаешь то, что тебе не свойственно. Вот, к примеру, что случилось этим утром. Я терзалась чувством вины из-за того, что у Лори не было хорошей еды для пикника. И все утро я думала только о том, как извиниться перед ней, когда она вернется домой. Мне было плохо из-за того, что она назвала меня «неорганизованной» и «забывчивой». Я была даже согласна с ней! Это же совершенно на меня не похоже!

Хелен повернулась к доктору Гинотту.

– И знаете, к чему это привело? Я обиделась на дочь из-за того, что она заставила меня переживать! А она, наверное, ненавидела себя за то, что заставила меня чувствовать себя виноватой. И мы обе весь день обижались друг на друга. Конечно, в такой ситуации ни о каких извинениях и речи быть не может! Если она хоть словом упрекнет меня, я ее попросту прибью!

Все рассмеялись.

– Это не смешно, – сказала Хелен. – Я просто не знаю, что сказать ей, когда она вернется.

– Во-первых, – сказал доктор Гинотт, – не вы должны начать этот разговор. Очень часто то, что утром казалось настоящей катастрофой, к обеду оказывается сущим пустяком. Трагедия может стать триумфом. Она могла обменять свой леденец на жареную куриную ножку. Или кто-то предложил ей поделиться соком. Может быть, это событие стало началом новой дружбы!

Во-вторых, Хелен, ваша ситуация не столь тяжела. В нашем распоряжении много других реакций, кроме извинений и конфликтов. Например, в зависимости от настроения вы можете сказать что-то вроде:

«Лори, когда меня обзывают, мне не хочется ничего делать. Я даже слушать этого не хочу».

«Никаких обвинений, Лори! Если у тебя есть какие-то советы, напиши их, чтобы я могла с ними познакомиться!»

«Дорогая, расскажи мне о своих чувствах, своем разочаровании, своем раздражении. Тогда я все буду знать и смогу что-то сделать».

Видите, Хелен, у нас есть масса способов обезоружить ребенка и одновременно научить тому, как правильно высказывать свои чувства. Мои слова кажутся вам разумными?

Хелен оторвала взгляд от блокнота.

– Я пыталась все записать, – улыбнулась она. – Уверена, что еще до конца сегодняшнего дня воспользуюсь вашими рекомендациями. Больше всего мне нравится идея о том, что я не должна становиться жертвой восьмилетней девочки. Но…

И на этих словах Хелен умолкла.

– Вас все еще что-то беспокоит?

– Да! Ведь на самом деле я должна была позаботиться о ней! И то, что я этого не сделала, продолжает меня мучить!

– Мы подошли к новому вопросу: Что можно сделать со своим чувством вины? Хелен, у вас есть альтернатива. Вы можете поговорить с другими людьми – с мужем, со священником, с раввином, с психотерапевтом. Обратитесь к любому, кто выслушает вас без осуждения.

Вы можете поговорить сами с собой. Вы можете сказать себе: «Я в состоянии справиться с чувством вины без помощи дочери. Мне не нужно ее позволение. Мне не нужно ее прощение. Мне будет достаточно собственного решения так больше не поступать».

Слова доктора Гинотта не убедили Ивлин.

– Не знаю, правильно ли я поняла вас, доктор Гинотт, – сказала она. – В моем доме произошло нечто такое, что до сих пор ставит меня в тупик. Мне хотелось бы узнать ваше мнение. Как-то вечером мой муж, Марти, поднялся с кресла и отправился на кухню. Когда он вернулся, наши сыновья отказались уступить ему его кресло. Они не понимали, почему должны это сделать. «Почему папа всегда сидит на лучшем месте? Только потому, что он старше? Это несправедливо! У детей тоже есть права!»

Я тогда подумала: «А в этом есть смысл. Действительно, в нашем доме есть только одно удобное кресло». А потом я услышала слова Марти: «С возрастом человек получает право на определенные привилегии. Когда вы сами станете родителями, то получите те же привилегии от своих детей!» Мальчиков эти слова озадачили. Марти уселся в свое кресло и добавил: «А если не получите, то я научу вас, что нужно делать!». Мальчишки навострили уши. «Нужно потребовать, – сказал Марти, – и тогда вы все получите!»

Мне показалось, что муж говорил с мальчиками слишком жестко, но теперь я в этом не уверена.

– И что же вы думаете теперь? – спросил доктор Гинотт.

– Думаю, что он поступил правильно, – ответила Ивлин. – Если бы Марти позволил детям внушить ему чувство вины за то, что он сидит в собственном кресле, то это было бы плохо для самих детей.

Доктор Гинотт кивнул.

– Ваш муж преподал детям полезный урок. Очень важно понимать, что родители не обязаны объяснять детям свои действия. Это не значит, что дети не будут пытаться внушить нам чувство вины. Но для нас лучше всего последовать примеру Марти и не заглатывать наживку. Дети спрашивают: «Почему вы едете в отпуск без нас? Почему вы нас не берете?» или «Почему мама не возвращается на работу? Тогда у нас было бы больше денег!», или: «Почему я не могу купить себе новый фотоаппарат? Вы же купили новую машину!».

Мы не обязаны объясняться или оправдываться – даже в столь тонкие моменты. Родители имеют право принимать определенные решения, которые, с взрослой точки зрения, кажутся им верными. И в процесс принятия решений вовсе не следует втягивать детей. Не следует позволять им оценивать решения взрослых. Мы можем сказать: «Я услышал твои слова. Но это не твое дело. Эти вопросы решают мама и папа». Когда родители точно представляют себе собственные права, когда они понимают, что не должны испытывать чувства вины, то тем самым они вселяют в ребенка силу и учат понимать реальность.

Всю дорогу до дома я думала о том, что говорили на занятии. Действительно ли мы делаем ребенка более сильным, не делясь с ним собственным чувством вины? Я вспомнила случай трехлетней давности. Шел снег, и Дэвид попросил меня отвезти его за пять кварталов в детский сад. Но мне было так тяжело собирать двух младших, что я велела ему идти в сад одному и пешком.

Как только он вышел, на улице завыл ветер. Меня охватило чувство вины. Тот день дался мне нелегко. Как только Дэвид вернулся, он с порога спросил меня: «Почему ты не отвезла меня, мама? Я опоздал. Ветер чуть не сбил меня с ног. Мне приходилось останавливаться и прятаться за деревьями».

Услышав это, я чуть не умерла. Мне хотелось обнять сына и сказать: «О, бедный мальчик! Какая у тебя ужасная мать!»

Но я этого не сделала. Я сказала нечто совсем другое: «Вау! Ну и прогулка у тебя выдалась! Целых пять кварталов под снегом, против пронизывающего ветра! Тебе понадобилось немало сил! Такого подвига можно было бы ожидать от Эйба Линкольна, а не от шестилетнего мальчика!

В тот момент я была довольна собой, потому что Дэвид преисполнился такой гордости. Оглядываясь назад, я вижу эту ситуацию в новом свете. Если бы я поддалась чувству вины, Дэвид ощутил бы себя слабым, преисполнился жалости к себе. Кроме того, он решил бы, что может командовать мной. А я восхитилась его силой, и это внушило ему уверенность. Он понял, что может самостоятельно бороться с трудностями.

Мне нужно о многом подумать… Столько незнакомых концепций нужно изучить и усвоить…