Марина Москвина, писатель, родилась в Москве в 1954 году. После окончания факультета журналистики МГУ работала как журналист в периодической печати и сценарист мультфильмов. Долгое время вела на "Радио России" передачу "В компании Марины Москвиной", делала авторские фильмы для телевидения. Вела творческую мастерскую радиожурналистики в Институте Современных Искусств.
С 1989 года член Союза Писателей. Член редколлегии журнала "Мурзилка". Ее имя входит в энциклопедию "Детская литература 20 века". Опубликовала несколько книг прозы для детей: "Семь летучих пассажиров", "Что случилось с крокодилом", а книга "Моя собака любит джаз" удостоилась Международного диплома Г.Х.Андерсена 1997 года.
Роман "Дни трепета", опубликованный в журнале "Юность", получил премию Катаева в 1995 году. Роман "Гений безответной любви" номинировался на премию Букера в 2001 году. В 2001 году в издательстве "У-Фактория" опубликована книга избранной прозы "Гений безответной любви". В 2002 году в том же издательстве вышла книга "Блохнесское чудовище".
В издательстве "Дрофа" в 2001 году вышли три книги рассказов и повестей: "Голова профессора Шишкина", "Приключения милиционера Караваева" и "Загогулина".

Чаинка


- А не попить ли мне чаю? - подумал Ёж.
И сам себе ответил:
- Конечно, попить!
На кухонной полке у него стояла большая красивая железная банка с надписью:
"ТРИ СЛОНА"
индийский чай

Он заглянул в неё и на самом дне обнаружил одну-единственную чаинку.
- А заварки-то у меня нет! - расстроился Ёж. - Разве это заварка - одна чаинка?
Выбросить, что ли? ...Или посадить?


Он забрал чаинку, взял лейку с лопатой и вышел из дома.
- Если посадить косточку лимона, - думал он, шагая по дороге, - вырастет лимонное дерево. Из косточки апельсина - апельсиновое. Из сливовой - слива, из виноградной - виноград... А из чаинки?
Ёж выбрался на поляну, взял лопату и выкопал ямку. Потом бросил туда чаинку, присыпал землёй и полил из лейки.
На следующее утро Ёж как только проснулся, вскочил и сразу побежал смотреть - что получилось. Но там было всё как вчера. И через день. И через три. Даже росточка не показалось.
Ёж походил ещё немного к своей чаинке, а потом подумал: "Наверное, не из всего, что посадишь, что-то вырастает". И перестал ходить. А потом и вовсе о ней забыл.
Однажды к Ежу прилетела птица Свиристель.
- Приглашаю тебя, - сказала она, - ко мне на чаепитие по случаю...
- Ладно, - ответил Ёж. - Куда приходить?
- Найти просто, - сказала Свиристель. - Пойдешь прямо, свернешь направо, потом вверх по ручью, взлетишь на пригорок, съедешь в канаву, выкарабкаешься из нее - тут и мой дом.
- Прямо! - вспоминал Ёж, топая по траве. - Напра-во! Вверх! - командовал он сам себе. Скатился в канаву, выкарабкался и оказался на поляне.
Возле куста, усыпанного мелкими бутонами, толпились звери. Они стояли тихо и чего-то ждали. В середине куста в новом гнезде сидела Свиристель.
- Хороший какой куст! - говорит Ёж. - И от реки недалеко... Причем он того гляди зацветет! И будет у тебя - и дом! И он же - сад!
Тут все на него зашикали, чтоб он не шумел.
- Это происходит, когда наступает вечер, - таинственно сообщила Свиристель.
- А чего ждем-то? - не понял Ёж.
Но ему никто не ответил. Все смотрели, как за деревьями скрылось солнце. По лесу поползли сумерки. В траве светляки зажгли свои фонари. И тут на кусте Свиристели прямо на глазах начали увеличиваться в размерах и распускаться бутоны. А из чашечек цветов повалил пар! На поляне явно запахло крепким ароматным чаем...
- Хм-хм, - только и смог сказать на это Ёж.
- Вот так штука! - добавил Медведь.
- Обман зрения! - заявил Крот.
- Видите? Видите?! - ликовала Свиристель. - Никакого чайника не надо! Прошу всех к кусту, выбирайте чашку, садитесь, угощайтесь!
- Ну-ка, - Осёл хлебнул чаю первым. - Хорош, - говорит, - чаёк. И откуда он только взялся, этот восхитительный куст? Мне как садоводу-любителю очень любопытно, из чего такие вырастают?
- Действительно, - пробомотал Ёж. - Лимонное дерево - из косточки лимона, апельсиновое - ...
Он поглядел по сторонам. И вдруг узнал ту самую поляну, на которой он чаинку посадил. Так вот что из неё выросло!
...Темно было в лесу этой ночью. Потому что все лесные светляки собрались на поляне, и вместе с другими - более крупными гостями - гуляли на празднике у Свиристели.

Наш Мокрый Иван

(из книги "Моя собака любит джаз")


Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной елки. И говорит:
- Все, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.
- Как так? - Я своим ушам не поверил. - Какую другую женщину?!!
- Нашего зубного врача Каракозову, - печально сказала мама. - Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.
Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчебучил.
Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок - комнатное растение. Он без папы не может и дня. Как папа исчезает из поля зрения - в отпуск или командировку - наш мокрый иван... сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернется, - хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася.
Иван был мрачнее тучи.
- Уложил в новый чемодан новые вещи, - рассказывала мама, - и говорит: "Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: "Это же самое облако плывет сейчас над моей Люсей!"
Насчет облаков папа угодил в точку, ведь зубодерша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.
Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это все равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит): "Я разлюбил тебя и полюбил другого - бультерьера!" Кит уж на что умник - даже не поймет, о чем я говорю!
Я позвонил. Открыл мой папа Миша.
- Андрюха! - он обнял меня. - Сынок! Не забыл отца-то?!
И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!
Тут вышла Каракозова в наушниках. У нее такие синии лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у нее невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зеленый.
- Мой отпрыск, - с гордостью сказал он ей, - Андрюха!
- Молоток парень!
Папа:
- Может, будем обедать?
А Каракозова:
- Надо мыть руки перед едой!
Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:
- Врач Каракозова Надя - веселый, культурный человек. У нее широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них - лодочные!
- Вот здорово! - говорю.
Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: "Андрюха вырастет и от нас уйдет".
А папа ответил: "Давай договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдет, пусть возьмет нас с собой".
Тут Каракозова внесла запеченную курицу в позе египетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди.
Она не пожмотничала - положила нам с папой каждому крыло, ногу и соленый огурец.
- Огурцы, - важно сказал папа, - Надя солит сама в соке красной смородины!
- Немаловажен укроп, - говорит Каракозова. - Только укроп нужно брать в стадии цветения.
Видно было, что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов, кроме него? Вот он какой у нас, как наворачивает курицу! В жизни не подумал бы, что этому человеку сегодня вырвали зуб!
- Надя - прекрасный специалист, - с нежностью сказал папа.
- А я вообще люблю вырывать зубы. - Каракозова улыбнулась. - Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него.
Папа переглянулся со мной: дескать, видишь, какая славная! Я сделал ему ответный знак.
Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказал он о себе.
Рассказ у него шел в три ручья. Первый - за что папа ни возьмется, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся - не отобьешься! И у него есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой. Второй - что в семье, где он раньше жил (это в нашей с мамой!), его считают ангелом.
- Скажи, Андрюха, я добрый? - говорил папа. - Я неприхотливый в еде! Я однолюб! И два моих принципа в жизни - не унывать и не падать духом!
Третий ручей был о том, какую папа Миша играет огромную роль в деле пылесошения и заклейки окон. И чтоб не быть голословным, он вмиг заклеил Каракозовой щели в окнах, откуда вовсю дули ветры с Ледовитого океана. А также, хотя Каракозова сопротивлялась, пропылесосил ей диван-кровать.
- Может, у вас есть клопы? Или тараканы? - спросил я у Каркозовой. - Папа всех здорово морит.
- Миша - это человек с большой буквы! - ответила она с нескрываемой радостью.
Я стал собираться. Папа вышел в переднюю меня проводить. Он спросил, завязав мне на шапке-ушанке шнурки:
- А как вы без меня, сынок? Кит в живых? Вы смотрите, чтоб вас не ограбили. Сейчас очень повысился процент грабежей.
Сам должен понимать, какой сторож Кит! Кит умирает от любви к незнакомым людям. Если к нам вдруг заявятся грабители, он их встретит с такой дикой радостью, что этих бандитов до гробовой доски будет мучать совесть.
- А как мокрый иван? - спросил папа.
- Не знаю, - говорю. - Пока листья на месте. Но вид пришибленный.
Что-то оборвалось у папы в груди, когда он вспомнил про ивана.
- Я просто чудовище, - сказал он. - Надя! Дома мокрый иван! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком... За столетник-то я спокоен - он в жизни не пропадет. А иван без меня отбросит листья. Надя! - Папа уже надевал пальто. - Пойми меня и прости!..
- Я понимаю тебя, - сказала Каракозова. - Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения.
- Я с тобой! - вскричал папа. - Одни облака проплывают над нами. Я буду смотреть и думать: "Это же самое облако проплывает над моей Надей".
- Да вы приходите к нам праздновать Новый год! - сказал я.
- Спасибо, - ответила Каракозова.
- Но моя Люся,- предупредил папа, - не может печь пироги. Она может только яйцо варить.
- Ничего, я приду со своими пирогами, - тихо сказала Каракозова.
И мы отправились домой с папой и с чемоданом.
А мама, и Кит, и мокрый иван, и даже столетник чуть листья не отбросили от радости, когда увидели нас в окно.

О швабра, швабра, где моя любовь?..

(из книги "Моя собака любит джаз")

Дине Рубиной


Я сейчас открыл только что - я могу под голову положить ногу. Я так увлекся этим занятием, даже не заметил, как к нам домой явился учитель по рисованию Василий Васильевич Авдеенко.
- Ваш сын, - услышал я, - на уроке постоянно рисует чудовищ.
- А надо что? - испуганно спросила мама.
- Букет ромашек с васильками, - ответил ей Василий Васильевич. - Я ставил им сухой початок кукурузы, пластмассовые фрукты в блюде, гипсовый шар... Я задавал "парад на Красной площади", "уборку урожая", "портрет вождя кубинской революции". А он - чудовищ да чудовищ! У вас благополучная семья?
- Благополучная, - сказала мама.
- А Антонов - желанный ребенок?
- Желанный, - сказала мама. - Да вы проходите! Мы как раз садимся обедать.
Сидим: я, папа, Василий Васильевич - и ждем. Ждать маминого обеда можно сутки. Папа говорит:
- Люся, Люся! Мы не такие долгожители, чтобы тратить четыре часа на обед...
- Холодная закуска! - объявила мама. - Салат с крабовыми палочками. Кто-то крабовые палочки выел, - предупредила она. - Остался один лук.
Перешли к супу. Папа съел три ложки и закричал:
- Фу! Не могу есть такой суп. Это похоже на национальное блюдо, только неизвестно какой нации.
- Если вы будете меня критиковать, - обиделась мама, - я засну летаргическим сном. Буду лежать и спать и ничего не делать по хозяйству. А ты, Михаил, ни на ком не сможешь жениться, ведь я-то буду жива!..
На второе она приготовила курицу. Курица у нее вся в перьях. Тушеная курица в очень больших перьях.
- Все! - закричал папа. - Вожделение сменилось отвращением. Тут можно с голоду умереть среди еды. Кстати, мой папа развелся с моей мамой только из-за того, что она недосаливала!
- Твой папа, - сказала мама, - очень любил отмораживать холодильник.
- Вот он простудился, заболел и умер, - говорит папа.
- Я хочу быть японским отшельником, - сказала мама.
- А я люблю невкусно поесть, - говорю я. - Я приспосабливаюсь к невкусной пище, к плохому воздуху, чтоб если что - я был готов.
- И мне нравится ваша кухня, - вдруг вымолвил Василий Васильевич. Он казался толстяком среди нас. Мы все суховатые, голубоватого цвета, как бабушки обветшалые.
- Понимаете, - говорит, - люди в пищу стараются употреблять то, что устоялось веками. Русские любят пареное, другие национальности любят рыбу. Но я ценю эксперимент во всем. Даже в такой рискованной области, как кулинария.
- Я тоже так считал, - крикнул папа, - пока у меня фигура не стала, как у какой-то букашки!
- Я тебе изменю меню, - пообещала мама.
- Не слушайте никого, - сказал Василий Васильевич. - Когда человек ест вашу пищу, его ничто не может остановить, даже целящийся из револьвера бандит.
- Да у нее образ жизни грудного ребенка! - крикнул папа.
- Люблю теплый семейный круг, - Василий Васильевич встал из-за стола. - Это немного похоже на рай.
- Я хочу быть старой джазовой певицей, - сказала мама.


Через два дня он позвонил нам по телефону.
- Я простудил шею, - произнес он слабым голосом. - И снаружи. И изнутри. Аспирин!!! Аспирин!!! Аспирин... - Василий Васильевич пробормотал адрес и повесил трубку.
А мы - я и папа - отправились его навещать. Он встретил нас в полумраке со щетиной на щеках. Окно занавешено. Света не зажег. Картины у него - приключения какого-то Пэрдо, который живет в военных лагерях.
Папа говорит:
- Это вы сами нарисовали?
- Сам.
- Красиво! - сказал папа.
Василий Васильевич пожал ему руку:
- Вы единственный, кто понимает меня, - сказал он.
Папа молча натер ему шею скипидаром.
Потом мы немного посидели у окна, глядя, как зажигаются звезды. Я спел им две песни собственного сочинения: "Наша жизнь сплошная горечь" и "О швабра, швабра, где моя любовь?"
Василий Васильевич обнял меня и прижал к своей груди.
- Не беда, что ты двоечник, Антонов, - сказал он. - Поэту не нужна математика. Поэту вообще ничего не нужно: все остальное только заботы - история, природоведение, русский...
Когда мы уходили, папа спросил:
- Вам правда нравится, как готовит моя Люся? Кроме шуток?
- Нет, - ответил Василий Васильевич. - Но я почувствовал к ней такую симпатию! Я никогда не скажу ей ничего неприятного, хотя я очень привередлив в еде.
- Но послушайте, - зашептал папа с горящим взором. - Девять лет я прошу ее не резать ножом, который дает ржавый запах. У нее нос не работает совсем, а у меня нюх, как у английского сеттера. Нет, она все равно будет резать вонючим ножом, доводя меня до исступления.
- Тут надо что? - Василий Васильевич сделал огромную паузу. - Унять обоняние.


Вскоре он выздоровел, и мы пригласили его к нам в Уваровку. Еще было только начало сентября, он бродил по огороду, высматривая, как живут в палых листьях жабы, и со счастливой улыбкой в мисочку собирал черноплодную рябину.
- Надо замотаться шарфом, - посоветовал ему папа, - у вас очень шея, Василий Васильевич, уязвимое место.
- Он нарочно терзает нам сердце, - сказала мама и вынесла на крыльцо шарф.
А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки.
- Нет ничего прекраснее, - говорил он, - вида зреющих яблок!
- А зреющих слив? - спрашивал из окна папа.
- Ничего!
- А зреющих груш?
- Тоже нет!
- А камыша в болоте?
- Нет ничего прекраснее всего этого! - отвечал Василий Васильевич.
Потом мы варили картошку и ели ее с чесноком.
- Чеснок я делаю так, - рассказывала мама, - чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо.
- У нас в России, - говорил папа, - люди не самые умные, но самые смелые.
- До свиданья, сегодняшний день! - сказал Василий Васильевич на прощанье. - Если б вы знали, как я рад, что вы - в ы!
- Еще увидимся! - махнул рукой папа.


Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришел с белою гвоздикой в красной кофте - снегирь на снегу.
- Дорогие мои! - он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. - Я хочу сделать вам предложение.
- Предложение ч е г о??? - спросил папа.
- Я хочу предложить, - заявил Василий Васильевич, - свою руку и сердце.
- Кому??!
- Вам троим, - говорит он, - мне все тут понравились, особенно вы, Михаил, - вы такой приветливый, дружелюбный. Я принес вам в подарок хлопчатобумажные носки.
- Милая, родная, - обратился Василий Васильевич к маме. - Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне...
Повисло астрономическое молчание.
- Но позвольте, Василий Васильевич, - проговорил наконец мой папа. - Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!..
- Возможности жизни безграничны, - сказала мама. - Миша! Я поняла: мой идеал мужчин - не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные.
- Вы режете меня без ножа, - простонал папа. - Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.
- Я буду аккуратно! Вот увидите! - просился Василий Васильевич.
- У нас тут что?! - взревел папа. - Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь...
- Не надо ужин, - заартачилась мама. - Столько возни!
- Можно же сосиски! - прошептал папа. - Люся! Люся! - воскликнул он. - Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?
Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.
- Ты мой, - сказала она, - самый лучший, любимый, единственный Миша!
- А он? - грозно спросил папа.
- А он наш единственный Вася!..
- Я умоляю вас, станьте моей семьей, - подхватил Василий Васильевич. - Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!..
- Возьмем его! - мы с мамой закричали. - Возьмем!
И заплакали.
- Ну ладно, ладно, - сказал папа, - ладно, только не плачьте!


Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели один раз в день, но очень плотно и на ночь.
По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.
- А вот и котлеты! - завидев ее, говорил Василий Васильевич.
- Редкий зять, - радовалась бабушка, - так любит свою тещу, как мои Вася и Миша.
Спали они со мной в детской - валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.
А как они дружно ходили в магазин!
- Давай мы понесем, - кричали они маме, - все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?
- Чтобы их любить! - отвечала мама.
- Нет! - кричали они на всю улицу. - Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.
Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.
- Только через мой труп! - сказал папа. - Будет художником -- будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда...
Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу.
- Михаил, - недовольно сказал он. - Вы брыкаетесь.
- Тысяча извинений, - забормотал папа. - Мне снилось, что я тону.


За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.
- Василий Васильевич! - сказал папа. - Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?
- Я т а м нужнее, - ответил Василий Васильевич.
Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.
- Ума не приложу, - говорил он, - неужели невозможно жить одновременно и тут и там?
- Те узнают, будет тарарам, - объяснил ему Василий Васильевич.
- Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! - возмущался папа.


О швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.

Блохнесское чудовище


Непросто вырастить охотничью собаку. Вот наша такса Кит. Сейчас он уже в летах. А лучшие годы жизни он посвятил уничтожению ВСЕГО вокруг себя, и всё это он ел!
Мы страшно боялись, что он заболеет и умрёт. Но Кит жил припеваючи. Только однажды он впал в меланхолию, когда проглотил мою резиновую галошу. Месяц ходил печальный, а потом взялся опять за своё.
Если положить в кровать рыжего пса, который сторожит тёти Нюрин огород, он быстро вскочит и удерёт. А Кит ляжет, устроится поуютнее и будет пыхтеть, чтобы пожарче сделать своему товарищу по кровати - мне.
Я даже представить не могу, что у нас когда-то не было Кита. Я помню, как у него нос вытягивался, уши, туловище, он рос хоть и незаметно, а прямо на глазах, как идут минутные стрелки.
Когда мы первый раз привели его на выставку, он оказался лучшей собакой в Москве. Все были начёсанные, причёсанные, а Кит вышел с папой на ринг, и судья сказал:
- Кобель Антонов! Первое место по красоте.
Когда он подошёл к двухметровому барьеру, мы ужаснулись: он никогда не прыгал такую высоту. Забор сплошной. Никто никого не видит. Папа встал за барьером и крикнул:
- КИТ!
Кит взвыл - это было тоскливое коровье мычание - и перепрыгнул.
А как он охотился! Механический заяц в штаны наложил, когда Кит появился на горизонте.
Из уважения к Киту папа приобрёл ружье и подал заявку на охоту на ворон, как на вредных животных. Но Кит так весело на них кидался, что все вороны просто улетели из нашего двора.
С тех пор у Кита во дворе хорошая репутация.
Когда к нам пришла отравительница крыс и мышей, тихая женщина в серой шапочке, увидела Кита - испугалась, то наша дворничиха сказала ей:
- Не бойтесь! Это самая лучшая собака на свете.
Тихая женщина в серой шапочке пришла травить крыс и мышей, но их у нас не оказалось. И всё-таки папа взял телефон этой тихой женщины, папа взял её визитную карточку: "Плахова - крысы-мыши". И мы забыли про эту карточку, совсем забыли.
Летом я и Кит гуляли в полях. Он давал круги, зависая над маленькими зелёными ёлками. Он так хорошо себя чувствует в полёте! И я себя тоже! А когда шёл дождь, мы бежали домой под дождём. Впереди, задрав хвост, шпарил Кит. И я думал: "Вот как надо счастливо жить".
И вдруг - ни с того ни с сего - как гром среди ясного неба: у нашего Кита завелись блохи. Блохи очень приспособлены к жизни. Они пришли к нам из тьмы веков и, наверное, будут прыгать и скакать, когда погаснет Солнце и наша цивилизация исчезнет с лица Земли.
- Выше нос! - сказал папа псу.
Он схватил Кита, как орёл курочку, сунул в ванну и намылил дегтярным мылом. Блохи обалдели. У них был такой ошалелый вид! Мы думали: никто не уйдёт живым, все найдут себе тут могилу. Но они проявили самообладание и дружно перебежали к Киту на нос. Я поймал несколько штук.
- Где ты их находишь, где?! - кричал папа.
- Сейчас я тебе покажу, - отвечал я, - и ты запомнишь.
- А что? Какое чувство, - кричал папа, - когда ты поймал блоху?
- Чувство радости, - отвечал я.
Тут они взяли и перескочили на папу. Папа бил их газетой, крича:
- Андрюха! Они скачут по моей груди!
Он гонял их с места на место, пока вся компания почти без потерь снова не оказалась на Ките.
- Только весёлое животное, как блоха, - сказал папа, - не станет предаваться унынию после таких сокрушительных ударов судьбы.
И вызвал ветеринара.
Ветеринар приехал на "газике".
- Поменьше гуляй, - сказал он мне. - Ваш двор полон инфекций.
Я поглядел в окно. Двор был пуст. Как странно устроен мир! Один человек смотрит - и не видит. Другой же видит не глядя. Тогда я представил себе толпу ИНФЕКЦИЙ, похожих на слоноедов, свирепо разгуливающих по двору.
- На что жалуемся? - спросил ветеринар.
Кит лежал у меня в постели. Я боюсь: если не пускать на кровать Кита, он может не понять, в чём дело, и подумает, что его разлюбили.
- Кто это? - спросил ветеринар, осмотрев Кита.
- Это блохи, - ответил папа. И беззаботно добавил: - Что за собака в наше время без блох?
- А кто вам сказал, что это собака? - спрашивает ветеринар.
Я знал, я давно подозревал, что Кит не собака, а четвероногий человек.
- Это короткоухая такса за двести рублей, - твёрдо произнес папа. - Купленная мной и Андрюхой на Птичьем рынке.
- Вас обманули, - сказал ветеринар. - Это крыса. Циклопическая американская крыса. Вид найден в городе Бостоне, штат Массачусетс, во время ремонта канализационных труб. Бостонцы привозят их в клетках на Птичий рынок и продают в качестве такс.
- А-а-а! - закричала мама и грудью заслонила меня от Кита.
Все сразу вспомнили его странное поведение: как он любит пожёвывать папино ухо, ест подчистую всё на своем пути и как он в овраге - первый - покинул тонущий в луже плот.
- Значит, наш Кит - это крыса? - задумчиво сказал папа.
- Да, - вздохнул ветеринар. - И среди этих крыс встречаются людоеды.
Мама закачалась.
Почуяв неладное, Кит сделал вид, что он глубокий старик, и стал доканывать нас своими печальными вздохами. Я хотел к нему подойти, чтобы он знал, что мне неважно его происхождение, но мама вцепилась в меня, как медведь коала в эвкалипт.
- Так вот почему на даче, - задумчиво сказал папа, - он в окне выгрыз форточку и вылетел в огород!..
- Это настоящий крысиный поступок, - сказал ветеринар.
- А я его понимаю! - говорю. - Я-то по опыту знаю, что такое одиночество.
- Но всё равно, - говорит папа, - зачем же окна грызть?
А я говорю:
- Потому что оно ему мешало! Его неведомая сила влечет. Он ничего с собой не может поделать.
- Вот именно - неведомая сила, - зловеще произнёс ветеринар. - Он дома гадит?
- Никогда!
- Уникальный случай! - Ветеринар вынул фотоаппарат и нацелил на Кита объектив.
Кит дико затрясся.
- Видите? - сказал ветеринар. - Не хочет фотографироваться. Боится, что его разоблачат.
- Раз крыса, так крыса, - говорю я. - Подумаешь!
- Если Кит съест папу, - сказала мама, - я не переживу.
- А не надо его злить, - говорю. - В случае чего я запру его в комнате.
- Люся! - вскричал папа. - Люся! Как же нам быть?
Он воздел руки к небу, и в этот момент из его кармана выпала визитная карточка: "Плахова - крысы-мыши".
Все молча уставились на неё, окаменев.
- Нет! - крикнул я. Я думал, у меня разорвётся сердце.
Бедный Кит. Он, умевший уходить отовсюду, где ему не нравилось, и удирать ото всех, кого он не любил, в мгновение ока очутился в лапах ветеринара. Тот сжимал его цепко, профессионально. И уже уходил от нас, бормоча:
- В доме ребёнок... опасно... внизу... спецмашина... эти крысы такие коварные...
Он ещё что-то бормотал, унося Кита, но я не слышал.
Я орал:
- КИТ! КИТ!!!
Я рвался к нему, но мама держала меня. И папа меня держал.
- Это катастрофа, - растерянно шептал папа. - Это катастрофа!
Но держал крепко.
И тогда я понял, что уйду из дома. Буду бродить, вспоминая Кита и родителей. Но, конечно, никогда не вернусь. Никогда. Они поймут, что значит потерять САМОЕ БЛИЗКОЕ СУЩЕСТВО. Тогда они п о й м у т.
Ветеринар уходил. А я ничем не мог помочь Киту! Наши взгляды встретились. В последний раз. В полной тишине.
И тут Кит сказал:
- ВЫ ЧТО, ПСИХИ? Слышал бы мой дедушка, ТАКС КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ, эту белиберду! Ветеринар ненормальный. Он сбежал из сумасшедшего дома... Андрюха! - сказал Кит. - Положи меня в кровать.
Это было первый и последний раз в жизни. Больше Кит ничего не говорил. И ветеринар тоже. Но прежде чем исчезнуть из нашей жизни навсегда, он обернулся на пороге и сказал:
- От блох хороша черемичная настойка.

Моя собака любит джаз


Для меня музыка - это всё. Только не симфоническая, не "Петя и волк". Я её не очень. Я люблю такую, как тогда играл музыкант на золотом саксофоне.
Мы с моим дядей Женей ходили в Дом культуры. Он врач-ухогорлонос. Но для него музыка - это всё. Когда в Москву приехал один король джаза - негр, все стали просить его расписаться на пластинках. А у дяди Жени пластинки не было. Тогда он поднял свитер и на рубашке фломастером король джаза поставил ему автограф.
А что дядя Женя творил на концерте в Доме культуры! Свистел, кричал, аплодировал! А когда вышел музыкант в соломенном шлеме, зелёных носках и красной рубашке, дядя Женя сказал:
- Ну Андрюха! Толстое время началось.
Я сначала не понял. А как тот отразился, красно-золотой, в чёрной крышке рояля! Как начал разгуливать по залу и дуть, дуть напропалую в свой саксофон!.. Сразу стало ясно, что это за "толстое" время.
Зрители вошли в такой раж, что позабыли все приличия. Вытащили дудки и давай дудеть, звенеть ключами, стучать ногами, у кого-то с собой был пузырь с горохом!
Музыкант играл как очумевший. А я всё хотел и хотел на него смотреть. Там всё про меня, в этой музыке. То есть про меня и про мою собаку. У меня такса, его зовут Кит. Я за такую собаку ничего бы не пожалел. Она раз пропала - я чуть с ума не сошёл, искал.
- Представляешь? - говорит дядя Женя. - Он эту музыку прямо на ходу сочиняет. Всё "от фонаря". Лепит что попало!
Вот это по мне. Веселиться на всю катушку. Самое интересное, когда играешь и не знаешь, что будет дальше. Мы с Китом тоже - я бренчу на гитаре и пою, а он лает и подвывает. Всё без слов - зачем нам с Китом слова?
- И у меня были задатки, но их не развивали, - сказал дядя Женя.
Он стоял в очках, галстуке, с портфелем-дипломатом.
- Я в школе, - говорит, - считался неплохим горнистом. Я мог бы войти в первую десятку Советского Союза по трубе.
- А может, и в первую пятёрку, - сказал я.
- И в первую тридцатку мира!
- А может, и в двадцатку, - сказал я.
- А стал простой ухогорлонос.
- Не надо об этом, - сказал я.
- Андрюха! - вскричал дядя Женя. - Ты молодой! Учись джазу! Я всё прошляпил. А тебя ждёт необыкновенная судьба. Здесь, в Доме культуры, есть такая студия.
Дядино мнение совпадало с моим: джаз - подходящее дело. Но вот в чём загвоздка - я не могу петь один. Неважно кто, даже муха своим жужжанием может скрасить моё одиночество. А что говорить о Ките? Для Кита пение - всё! Поэтому я взял его с собой на прослушивание.
Кит съел полностью колбасу из холодильника и шагал в чудесном настроении. Сколько песен в нас с ним бушевало, сколько надежд!
В Доме культуры навстречу нам шёл вчерашний музыкант без саксофона, с чашкой воды. Он наклонился и дружески похлопал Кита по спине. При этом у него из кармана выпал пакетик чая с ниткой.
Кит дико не любил, когда его так похлопывают, но от музыканта стерпел. Правда, мигом уничтожил пакетик чая. Он вообще всё всегда поедал на своём пути. Но делал это не злобно, а жизнерадостно.
Я спросил:
- Где тут принимают в джаз?
- Прослушивание в третьей комнате, - ответил музыкант.
На двери висела табличка: "Зав. уч. частью Наина Петровна Шпорина". Я постучал. Я так волновался раз в жизни, когда Кит изжевал и проглотил калошу. Я чуть с ума не сошёл, всё думал: переварит он её или нет?
Стройная красавица с длинным носом сидела у пианино и выжидательно глядела на нас с Китом.
- Я хочу в джаз!
Я выпалил это громко и ясно, чтобы не подумали, что я мямля. Но Наина Петровна указала мне на плакат. Там было написано: "Говори вполголоса".
А я не могу вполголоса. И я не люблю не звенеть ложкой в чае, когда размешиваю сахар. Приходится себя сдерживать, а я этого не могу.
- Собаку нельзя, - сказала Наина Петровна.
- Кит любит джаз, - говорю. - Мы поём с ним вдвоём.
- Собаку нельзя. - сказала Наина Петровна.
Вся радость улетучилась, когда я закрыл дверь перед носом у Кита. Но необыкновенная судьба, которую прошляпил дядя Женя, ждала меня. Я сел на стул и взял в руки гитару.
Мне нравится петь. И я хочу петь. Я буду, хочу, я хочу хотеть! Держитесь, Наина Петровна, - "говори вполголоса, двигайся вполсилы"! Сейчас вы огромное испытаете потрясение!..
Наина стояла, как статуя командора, и я не мог начать, хоть ты тресни! Чтобы не молчать, я издал звук бьющейся тарелки, льющейся воды и комканья газеты...
- Стоп! - сказала Наина Петровна. Руки у неё были холодные, как у мороженщицы. - "Во по-ле бе-рёз-ка сто-я-ла..." - спела она и сыграла одним пальцем. - Повтори.
- "Во по-ле бе-рё..."
- Стоп, - сказала Наина Петровна. - У тебя слуха нет. Ты не подходишь.
Кит чуть не умер от радости, когда меня увидел.
"Ну?!! Андрюха? Джаз? Да?!!" - всем своим видом говорил он и колотил хвостом.
Дома я позвонил дяде Жене.
- У меня нет слуха, - говорю. - Я не подхожу.
- Слух! - сказал дядя Женя с презрением. - Слух - ничто. Ты не можешь повторить чужую мелодию. Ты поёшь, как НИКТО НИКОГДА до тебя не пел. Это и есть настоящая одарённость. Джаз! - сказал дядя Женя с восторгом. - Джаз - не музыка. Джаз - это состояние души.
- "Во по-ле бе-рёз-ка сто-я-ла..." - запел я, положив трубку. - "Во по-о-ле..."
Я извлёк из гитары квакающий звук. Взвыл Кит. На этом фоне я изобразил тиканье часов, клич самца-горбыля, крики чаек. Кит - гудок паровоза и гудок парохода. Он знал, как поднять мой ослабевший дух. А я вспомнил, до чего был жуткий мороз, когда мы с Китом выбрали друг друга на птичьем рынке.
- "ВО ПО-ЛЕ!!!"
Из мухи радости мы раздули такого слона, что с кухни примчалась бабушка.
- Умолкните, - кричит, - балбесы!
Но ПЕСНЯ ПОШЛА, и мы не могли её не петь.
...Дядя Женя удалял больному гланды. И вдруг услышал джаз.
- Джаз передают! - воскликнул он. - Сестра! Сделайте погромче!
- Но у нас нет радио! - ответила медсестра.
...Вчерашний музыкант заваривал новый пакетик чая, когда ему в голову пришла отчаянная мысль: сыграть "горячее" соло на саксофоне под паровозный, нет, лучше пароходный гудок!!!
...А в Новом Орлеане король джаза - негр - ну просто совершенно неожиданно для себя хриплым голосом запел:
- "Во по-ле берёзка стояла! Во поле кудрявая стояла!.."
И весь Новый Орлеан разудало грянул:
- "Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла!!! Лю-ли, лю-ли, стояла!!!"