Рассказ принимал участие в литературном конкурсе "Три слова"

- Что это? – он устало взглянул на пачку фотоснимков.
- А это, ваша честь, фотография стопы моей дочери, когда она дома у своей матери наступила на лезвие и распорола ногу, что пришлось зашивать в травмотологии. Вот так их мамаша следит за детьми, - мужчина в элегантном темно-синем костюме брезгливо покосился на женщину за столом.

В зале суда присутствовали также уже выступившие свидетели истца и представитель органа опеки. Ответчица, одетая в атласный пиджак цвета кофе с молоком и черную юбку-тюльпан, старалась не смотреть на мужчину в синем костюме – своего бывшего мужа. Она была страшно напряжена, собрана, лицо то и дело шло красными пятнами от сильного внутреннего волнения.

«Странная женщина. Непонятная. В конце концов, не материнских же прав её лишают, всего лишь определяется место жительство детей. Ну будут они проживать с отцом, она будет точно так же их видеть на выходных. Ну или еще когда вздумается» думал он, когда слушал её ответы и реплики.

Увидев фотографии в руках судьи, она вскочила:
- Ваша честь, разрешите мне ознакомиться с этими снимками.
- Да, пожалуйста, - он протянул пачку ей.
Она начала просматривать, вдруг полными ужаса глазами всмотрелась в фото:
- К-кто это здесь? Я не понимаю…
Он и сам из-за усталости, накопившейся за весь день, плохо понимал, что там на снимках - какие-то окровавленные люди, похожие на зомби, уродливые лица. Истец поднялся:

- Ваша честь, поясню. Я сюда вложил еще и раскадровки тех фильмов, что мои несовершеннолетние дети смотрят дома у своей матери. Это и фильмы ужасов, и триллеры, которые запрещены маленьким детям к показу.

- Это неправда! – громко и чётко сказала ответчица. - Я запрещаю детям смотреть фильмы ужасов. А еще, ваша честь, мне непонятно, какое отношение к материалам дела имеют кадры из фильмов ужасов, которые мои дети якобы смотрели? Здесь только одна фотография документальная – разрезанная стопа моей дочери.

Ответчица запнулась, но заговорила снова, торопливо и сбивчиво, как бы оправдываясь:

- Это случилось дома, на кухне, в моем присутствии. Дочь наступила на лезвие ручной шинковки, которую дети достали и играли ею на кухне. Я сразу же вызвала «скорую» и мы отправились в больницу, где стопу зашили. Вот и всё происшествие. Ваша честь, дети часто получают травмы босых ног, мой отец в детстве наступил на гвоздь. Такое бывает, невозможно всё предусмотреть!

«Невозможно всё предусмотреть» эта фраза повисла у него в голове, словно новогодний флажок. «Почему новогодний флажок? Да-да… Как-то вечером, дома вырезали такой с мамой. Мишутка чикнул ножницами и вместе с бумагой прошелся по краю пальца. Потекла кровь, братишка в рёв… Мама взяла спокойно бинт и вату, и вскоре Мишаня ходил гордый, с толсто забинтованным пальцем, воображая себя пострадавшим чапаевцем»

Он снова посмотрел на ответчицу. Что же в ней такое было?..Или быть может чего-то не было? Внезапно он понял! В этот момент ему стало немного легче понимать ситуацию. Он понял, что не верит ей. Это чувство выработалось в нём за пару лет судейства, и теперь было почти безошибочно. Как непохожа она была на многодетную мать, и весь облик её - распущенные длинные волосы, и элегантная одежда, и изящная фигура - всё противоречило облику мамы. Его мамы.

Снова начали выступать свидетели истца. На этот раз школьные учителя. На стол к нему легли характеристики из школы, дневники детей, тетрадки. Он старался не запутаться в именах детей, но всё-таки то и дело ошибался – не вслух, а в своих мыслях. И было даже немного неприятно, что имена пяти детей, чью судьбу он сейчас решал, не запоминались, не говоря уж об их возрастах.

- Я пыталась внушить матери, что в нашей школе нельзя ходить неопрятными, но, судя по всему, её это мало волновало, - холодно говорила учитель по математике младших классов. – Старший мальчик постоянно ходил в джинсах и неглаженных рубашках. Младший, в общем-то, тоже.

Вдруг он спросил:
- А что, джинсы являются недопустимой формой одежды?
- Да! Мальчики должны посещать школу в брюках и рубашке, а еще лучше – в костюме! – и математичка так взглянула на него, что он даже поежился, впервые ощущая радость от того, что судейская мантия скрывала его рубашку и джинсы.
- Но, простите, как могут джинсы помешать процессу обучения? Ведь вы сами сказали недавно, что оба мальчика прекрасно знают ваш предмет и даже хвалили их, - этот вопрос буквально слетел с языка, снова поднимая его личность из-под плинтуса, куда на мгновенье она упала, под действием чар математички.
- Не я придумала эти правила! – отрезала учительница.
- Всё ясно. Спасибо, присаживайтесь - и он нарисовал в блокнотике красноармейскую звезду. И тут же сделал вид, что записал нечто очень важное, способное сделать его сильнее урагана принципиальности, вызванного этой Гингемой.

Учителей сменила гражданская супруга истца. Молодая женщина, чем-то напомнившая ему красавицу Ингрид Бергман, отвечала на его вопросы спокойно и даже холодновато. Она рассказала кое-что о детях.

- Девочки очень дружелюбные, доверяют мне свои секреты. Мальчики добрые, ласковые, весьма способны к обучению.
- Дети говорили, что не любят свою мать? – спросил он её.
- Нет, - смутилась женщина. – Напротив, они жалеют её. Но эту жалость понять можно. Дети алкоголиков тоже жалеют своих родителей.
- Ваша честь, я протестую! – ответчица вскочила, и он снова с недовольством отметил про себя, что она слишком нервно отреагировала. – Ваша честь, я не алкоголичка, не наркоманка, не имею психиатрических диагнозов! Мои дети меня любят, потому что я их мама!

Он почувствовал в себе небольшое раздражение против ответчицы. Почему она такая нервная? Выкрикивает с места, подчас невпопад или без документальных доказательств. Ему больше импонировала холодная блондинка Бергман, чем эта неуравновешенная женщина, которая сейчас снова покрылась красными пятнами от волнения.

- Свидетель, вы понимаете, что ваш гражданский супруг желает, чтобы все его пятеро детей проживали с ним, то есть и с вами тоже, а не с ответчицей? То есть сейчас не просто де-юре определяется место жительство его детей. Они будут жить с вами в одной квартире, – он сам не заметил, что его пояснение граничило с подсказкой.
- Да, я это понимаю. Мы обсуждали это с мужем и пришли к мнению, что сможем справиться с воспитанием. Я абсолютно уверена в себе.
Он внимательно посмотрел на блондинку, пытаясь понять её эти слова. Но не находя в ней ни единого признака самообмана или идеализма - исключительно прагматичность и реалистичность, он с удивлением обнаружил, что этой женщине ему хотелось верить.
- Знаете, ваша честь, меня изумил как-то такой факт, - продолжила быстро свидетельница. – Четвертый ребенок её, замечательный мальчуган, как-то ложился спать. Я подошла к кроватке и увидела, что он там спрятал печенье. Ребенок настолько привык к голоду, что прятал еду под подушкой…

Ответчица устало посмотрела на судью, сказав только, краснея:
- Да, в иные дни мы голодали.

Он представил себе ребёнка с печеньем под подушкой. Но вместо того, чтоб вызвать в себе этим сострадание, он вдруг вспомнил свои выпускные туфли. Радостными глазами он смотрел на ответчицу, впрочем, как бы сквозь неё.

«Сынок, да разве так можно?» мама тогда укорила его, найдя новые туфли, купленные к выпускному балу, на его кровати, у подушки. «Мам, ну чего тебе?!» ответил он, лёжа на кровати и тут же отвернулся к стене. К туфлям. Он не верил, что эта красивая пара черных кожаных туфель, которая "съела" всю мамину премию, теперь принадлежала ему. Под его подушкой всегда хранились клады – всё самое ценное. Книги, настольные игры, обертки от жвачек и шоколадок, которые из Канады им присылал родной мамин брат. Туфли, конечно, под подушку не положишь. Но тогда можно просто поставить рядом! Чтобы видеть эту красоту и мечтать о завтрашнем дне.

Несколько секунд воспоминаний сгладили морщинку недовольства между бровями. Ответчица удивленно смотрела на это внезапно потеплевшее к ней лицо. Но тут он увидел её, вместо своих туфель, и снова нахмурился.

Опять поднялся истец и протянул прозрачную папку с какими-то рисунками:

- Ваша честь, посмотрите. Вот тут рисунки, которые мои дети рисовали, когда бывали у меня дома. Здесь нарисованы они сами, есть я, есть моя гражданская жена, есть даже дочь моей жены – мамы нет нигде!

Момент явно тянул на трагический. Но в повисшем молчании вдруг появились нотки неловкости, которую ощутил каждый из присутствующих в зале суда. Как-будто приоткрылось что-то, до того скрытое. Так бывает в кино, когда в минуты наибольшего слезотечения, зритель вдруг обнаруживает в кадре свесившийся сверху микрофон.

- Истец, сядьте, - он сказал это очень твердо. – Ответчица может принести вам три таких папки, где будет изображена и она тоже.

Ответчица поднялась, молча достала папку с пятью свидетельствами о рождении и вынула оттуда пять рисованных детской рукой портретов. Она всегда носила их с собой, в сумочке, эти разномастные, но с любовью нарисованные свои лица, созданные её детьми к Восьмому марта. Посмотрела на них, но так же быстро спрятала обратно.

Это был неподражаемый артистический жест. И он сразу оценил его!
С этого момента картина всего происходящего раскрылась перед ним во всех красках и полутонах.

Розы для Герды«Они играют! Чёрт возьми, они недаром десять лет прожили в браке! Знают друг друга от и до, знают, что даже сейчас оба играют и лгут!» он почувствовал свою привычную уверенность, покинувшую его с самого начала этого процесса.

Заслушав опеку, в лице дородной женщины, которая к концу второго заседания находилась в состоянии аморфности, вызванном ожесточением, с которым боролись за своих детей истец и ответчица, он поднялся, чтобы сказать фразу:

- Суд удаляется в совещательную комнату для принятия решения.

Все встали. Истец схватил за руку гражданскую супругу. А у ответчицы с колен упала книга в красном переплёте, которую она держала во всё время заседаний обложкой вниз. Он увидел это и заметил на обложке только одну метку – золотой восьмиконечный крест. То ли молитвослов, то ли Евангелие.

Он уверенно шел в совещательную комнату. В нем не было больше сомнений и раздражительности. Пролистав для приличия материалы дела, показания свидетелей, он, довольный собой, направился обратно, в зал суда.

В голове крутились две строчки стишка из сказки о Снежной Королеве. Мама однажды зимой купила томик сказок Андерсена, хотя сказки его разных изданий уже были дома. «Это новый перевод. Точнее, старый, который от нас скрывали» пояснила она сыновьям. И в тот же вечер, перед сном, они услышали неожиданно новую «Снежную Королеву».
Он вошел в зал суда и встал у своего кресла.

«Розы цветут, красота, красота,
Скоро узрим мы младенца Христа»

В последний раз вспомнились ему эти строки, которые всегда раздражали своей глупостью. Теперь он не смотрел ни на холодную Бергман, ни на собранного, деловитого истца, ни на нервную ответчицу.

Он чувствовал необычную теплоту в сердце и связанную с этим радость, словно только сейчас в нём оттаивала сказка о босоногой девочке Герде.

Он зачитал своё решение, захлопнул папку и… посмотрел в её глаза. Лишь на секунду, чтобы поймать причитающуюся ему огромную благодарность.