При введении в школе новой дисциплины вполне естественно задать вопрос: является ли она научной и есть ли в ней уже сформировавшееся научное предание (школа)? Далее не менее естественно спросить конкретных педагогов: а какое отношение к этой научной школе имеют именно они, знакомы ли они с основными именами, трудами, концепциями той дисциплины, которую они хотят не то что изучать, а уже и преподавать?

Обратим эти вопросы к новому курсу «Основы православной культуры» (ОПК). Возможен аналитико-культурологический рассказ о православии? Да! Труды и имена Алексея Лосева, Михаила Бахтина, Сергея Аверинцева, Юрия Лотмана, Арона Гуревича, Александра Панченко, Бориса Успенского говорят о том, что такая научная школа и методология уже существуют. Все они писали (только Б. Успенский пишет и сейчас) в советские времена. Ни о какой прямой проповеди тогда и речи быть не могло. Но добротное научное исследование все равно пролагало себе дорогу. Книги Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы», Козаржевского «Источниковедческие проблемы раннехристианской литературы», Гуревича «Категории средневековой культуры» стали катехизисами для целого поколения советской интеллигенции.

Обратную очевидность дает ответ на второй вопрос. Знают ли нынешние педагоги, призванные на преподавание ОПК, имена классиков своей науки? Держали ли они в руках эти книги? Помнят ли они цвета их обложек? Хуже того – знают ли эти книги те священники, что на епархиальных курсах переподготовки натаскивали этих мобилизованных «культурологов»? Боюсь, что для большинства новых «культурологов» история их предмета начинается с трехлетней давности учебника Аллы Бородиной – учебника цвета зеленой скуки.

И то, что упомянутые классические труды не всплывают даже в методических указаниях для учителей ОПК, означает понятную вещь: авторы этих учебников и методичек писали совсем не то, о чем объявили. Объявили – «культурологию», изготовили – «Закон Божий». И то ведь, правда: ну как можно излагать культурологию в начальной и средней школе?! Замахнулись на слишком многое, а в итоге потеряли метод и подменили предмет. А, скорее всего, с самого начала рассчитывали, что их нечестность проглотят.

И вот на парты светских школ легли учебники с выражениями «наш Спаситель», «Господь наш Иисус Христос»… Признаюсь, я бы и эти не-культурологические огрехи простил бы этим учебникам, будь они талантливы. Но так ли это? Откуда вообще у православной педагогической общественности такая самоуверенность, будто нам уже есть с чем идти к светским детям?

Педагогика – это та сфера человеческой жизни, где наименее заметно прямое влияние христианства. И в античной, и в средневековой культуре ребенок есть прежде всего совокупность недостатков (несовершенный взрослый). Авторы житий ничего не могут конкретного сказать о детстве своих персонажей («был благочестив и детских игр уклонялся»). Педагогическая глава «Домостроя» все наставления берет лишь из Ветхого Завета, и сводятся они к «сокруши сыну ребра в юности его». Семейная жизнь была малоинтересна средневековым наставникам: монахи писали для монахов. Открытие возрастной психологии вообще оказалось уделом лишь ХХ века. И, значит, сегодня любой православный педагог обречен на творчество: как совместить православную аскетику, психологию, этику, веру с наработками светской психологии и педагогики? «Православная культура» знает «иконописное предание Церкви», но не знает ясно сформированного «педагогического святоотеческого предания». И, значит, набором цитат тут не обойтись. Почти 100 лет нас не пускали в школу. И что же, неужели за 15 лет у нас накопилось столько опыта и знаний, что мы уже готовы войти во все школы разом? Не верю!

До сих пор не написан комплект учебников для семинарий. А среди существующих учебников единицы выполнены на достойном уровне, в сочетании интересного повествования и знакомства автора с современным состоянием научной литературы по излагаемой им дисциплине (прежде всего – на Западе).

За 15 послесоветских лет не написан ни один новый учебник «Закона Божия» для собственно православных школ.

Это можно было бы счесть частностями, если бы не одно обстоятельство: за эти годы в два раза упал конкурс в семинарии. Понятно, что семинарий стало много больше, чем в былые времена. Но ведь и приходов, и православных семей, и церковной молодежи тоже стало в несколько раз больше. Так отчего же при росте церковных гимназий не наблюдается соразмерного роста числа «призваний»? И почему в самих семинариях все обостряется проблема с «уклонистами» – теми студентами, что семинарию окончили, но священничества принять не захотели? И если мы не столь убедительны в глазах своих же детей, то откуда у нас представление, что уж чужим-то мы точно понравимся?!

Так что быстрый прорыв в школу чреват столь же стремительным отступлением. И если оно будет – не стоит опускаться до сетований про «происки врагов». Есть наши ошибки и их последствия. И именно они компрометируют действительно хорошую идею.

Научиться говорить о своей вере с отстраненно-культурологических позиций важно для самой Церкви. В разнообразном и светском мире надо уметь объясняться с людьми. Не проповедовать, не обличать, не доказывать, а просто объяснять. Доказать и объяснить – две разные интеллектуальные процедуры. Доказать – значит передать мои глаза, понудить к согласию с моей точкой зрения. Объяснить – значит просто снять с себя клеймо идиота: да, мой мир другой, нежели ваш, но у него есть своя логика. При этом объясняющий сам учится смотреть на себя со стороны. И в итоге понимает неочевидность, а, значит, и логическую необязательность всех своих убеждений. А потому и сам проходит школу неосуждения инакомыслящего.

Без этого осознания своей собственной «факультативности» Церковь ждет печальная роль старой брошенной любовницы, вечно комплексующей и скандалящей из-за осознания своей невлиятельности. Это очень трудно: христианство, как и любая сотериологическая религия, убеждено в том, что оно исключительно и сверхнужно людям: оно несет им «спасение». Но многие люди как раз и не видят той угрозы, от которых их якобы спасает Церковь. Классический сюжет триллера: малоадекватный «пророк» косноязычно пробует предупредить обывателя о катастрофе… Кто виноват в непонимании? «Обыватель» в силу своего статуса не обязан понимать мистические тайны. А вот миссия «пророка» как раз и состоит в установлении коммуникации, и если он это делает неадекватно, неэффективно – значит, несостоятелен именно он в качестве «пророка». Или, как сказал профессор Дамблдор Гарри Поттеру: «Гарри, я задолжал тебе объяснение. Объяснение ошибок старика. Юноше не дано понять, как думает и чувствует старик. Но старики виноваты, если они забывают, как это – быть молодым».

Так что для самой Церкви важно поскорее бросить наводить косметику на свою привычную законоучительную проповедь и попробовать всерьез овладеть трудным искусством объяснения и диалога.

А какой замечательный повод для воспитания силы воли («аскетизма») дает ОПК самим преподавателям! Вот самая-самая любимая Машенька поднимает руку и, глядя на тебя небесными глазками, спрашивает: «Марьванна, а как мне молиться о моем котеночке?». И так хочется тут же ей и классу все объяснить: и как пальчики складывать, и на какую иконку смотреть, и какие церковнославянские слова подобрать… Но педагогическая честность должна помешать всей этой идиллии и в качестве ответа произнести: «Машенька, это вопрос личный, а потому давай об этом после уроков»…

Непонятнее же всего в ситуации вокруг ОПК позиция федерального Министерства образования и науки. Оно пошло самым легким, нетворческим путем – путем запретов. Причем запретов заведомо неэффективных. О том, что министр Фурсенко против ОПК, известно давно и всем. И, тем не менее, десяток регионов и сотни школ объявили об ином своем выборе. Тут сказались и родительские надежды, и общий рост национального чувства, и дипломатические таланты местных епископов. Есть общественное ожидание. Есть общественная проблема. Это же нормальный творческий вызов: разработать нерелигиозный подход к преподаванию религиозных знаний. Тут бы и использовать ресурс объединенного министерства, найти новых аверинцевых и дать им простор для творчества. Нужны книги живые, аргументированные, и с таким запасом анти-ваххабитской устойчивости, чтобы даже взбалмошная Марьванна, для которой урок ОПК есть повод прежде всего рассказать детям о знаках антихриста, не смогла бы своим энтузиазмом испортить прекрасный предмет.

В школе и в университете умеют рассказывать о внутренней логике мира Достоевского, а затем – о той логике, что определяла творчество Льва Толстого, и вслед за этим – о вселенной символов Маяковского. Требуют одно: «Пойми!». Но не требуют: «Согласись!». Но так же можно говорить и о православной культуре – о целостном мировоззрении, характерном не для одного гения, а для целой семьи народов.

Идея интересная. Опыт успешной ее реализации уже есть. Тогда отчего же он игнорируется и министерством, и церковными энтузиастами? Если бы удалось написать учебник действительно культурологический, то опасения, будто он станет средством навязывания православия детям из иных семейных традиций, отпадут. Автомобиль, конечно, источник повышенной опасности. Но вместо запрета лучше все же строить дороги и отстранять от вождения дураков.