Руководитель группы проектного института Аркадий Полещук отправился в командировку, взяв с собой маленькую дочку Анечку. Другого выхода не было: его жена лечилась в санатории, бабушка жила в другом городе, а в детском садике отсутствовало круглосуточное отделение. К тому же, задание было ответственным: согласовать принципиальную схему газоснабжения города, это не каждому можно поручить, на уровне горисполкома решаются такие вопросы.

Аркадий хотел оставить Анечку в приемной заместителя председателя исполкома, но девочка заупрямилась: она боялась сидящего там референта, заросшего почти до косматых бровей густыми черными, торчащими во все стороны волосами; к тому же, когда он открывал большой красногубый рот, то наружу торчали страшные клыкастые зубы.

– Знаешь, кто это такой? – шепнула Анечка на ухо отцу. – Это Бармалей.

На споры и уговоры не было времени. Совещание у зампреда должно было начаться с минуты на минуту. Поэтому Аркадий посадил дочку на диван в углу кабинета и предупредил, чтобы она сидела тихо.

Начало совещания не предвещало ничего хорошего. Присутствующие отцы города хотели изменить институтскую схему, причем, каждый в свою пользу, чтобы его ведомству платить поменьше, а другим побольше. Полищук спорил, доказывая, что предлагаемые изменения приведут к удорожанию системы или вообще сделают ее неработоспособной. Его не слушали. А зампред помалкивал; наверное, еще не успел составить собственное мнение. Аркадия охватила тревога: кажется, предстояли большие переделки проекта, а еще маячил разнос у начальства: "Почему не смог доказать? Руководитель группы, называется… А все потому, что с дочкой ездить в командировки вздумал".

Анечка сперва сидела тихо, рассматривая какую-то книжку с картинками, но быстро устала. Ей были в тягость и громкие голоса, и прокуренный воздух; к тому же сгущающаяся атмосфера недоброжелательности травмировала чуткую душу ребенка. В конце концов, она встала с дивана, подошла к зампреду и дернула его за рукав.

– Послушайте! – сказала она так звонко, что все невольно посмотрели в ее сторону.

– Послушайте! – повторила она. – Почему вы все спорите с моим папой? Вы же прекрасно понимаете, что папа совершенно прав.

– Вон отсюда! – заорал Аркадий, срываясь с места. – Я тебе сейчас…

Но его угрозу никто не расслышал, потому что кабинет потряс взрыв гомерического хохота. Казалось, зазвенели стекла и начала раскачиваться люстра. Смеялись отцы города, большие начальники и начальники поменьше, седые и лысые или, наоборот, украшенные корректными номенклатурными прическами. Смеялись на разные голоса – то басовито, как из бочки: "Го-го-го!", то по-бабьи повизгивая: "И-и-и!" Смеялись до изнеможения, до икоты и не могли остановиться. Наконец, один из них через силу обратился к зампреду:

– Иван Кузьмич, ради Бога, объявите перерыв, пока мы здесь не окочурились…

Но тот вытер слезы и хлопнул ладонью по столу.

– Какой еще перерыв… Кончать нужно. Ну, что вы, товарищи, тянете на себя одеяло, в рай на чужом горбу въехать хотите… Не получится так. Верно сказала девочка: папа ее совершенно прав, а решение института самое оптимальное. Сколько времени лучшие специалисты работали… Словом, устами младенца… Все, решено! Аркадий Львович, завтра возьмете у моего референта протокол с согласованием. А ей, – строго добавил он, показав на девочку, – сегодня же… купите мороженое. Мы это в протоколе отметим в качестве дополнительного условия. И привозите ее к нам почаще: у нее теперь право решающего голоса. Потому что заслужила!

Аркадий и Анечка вышли на улицу, крепко держась за руки. Оба были счастливы. Он – потому что все обошлось даже лучше, чем ожидалось. А она – в предвкушении обещанного мороженого, и еще потому, что убедилась: ее папа – самый умный человек на свете и, конечно, он всегда прав…

И дай ей Боже подольше не расставаться с такой уверенностью!