Елочка лежала на кровати распеленутая, а Маша стояла около кровати: ей велели смотреть, чтобы сестричка не упала. Маше еще не было двух лет, а Елочке было всего три месяца. Она хватала ручками воздух и молотила ножками по кровати, как будто танцевала лежа. И ручки и ножки были очень смешные: малюсенькие, а все пальчики есть. И ноготки.

Пока Елочки еще не было, Маше очень хотелось, чтобы у нее была сестричка, но теперь она была не очень довольна. С сестричкой нельзя было играть: то она плачет, то сосет, то спит, и на руки ее не дают, говорят: "мала, уронишь". Главное же, Маше часто очень хотелось, чтобы у Елочки была бы своя, другая мама. Она еще чуть-чуть помнила, как хорошо лежать у теплой груди и сосать и, когда мама брала кормить Елочку, ей было немножко обидно.

Но сейчас Маша не думала об этом. Она ловила своей маленькой ручкой крошечную ладошку и смеялась. Что-то очень знакомое, приятное напоминала ей эта ладошка. И вдруг она вспомнила:

- Сорока!

Сорока - которую мама и няня столько раз делали на ее собственной ладони.

"Сорока-белобока, на порог скакала, кашку варила, деток кормила".

И Маша радостно закричала маме:

- Тута мозьно деить соёку.

Это открытие привело ее в восторг. Она ловила по очереди чуточные пальчики: "этому дала, этому дала". Елочка выдергивала пальчики, она ничего не понимала. Но Машу это не смущало. Она забыла свое недовольство сестричкой. И когда мама подошла и взяла кормить Елочку, Маше уже не было обидно: она смотрела на маленькую ручку, которая ползала по груди, точно многоногая букашка и говорила маме возбужденно и деловито: "тута мозьно деить соёку".

Когда мама поняла, что Маша говорила, она долго смеялась. Ей так это показалось забавно, что она рассказала об этом папе, когда поехала к нему на свидание в тюрьму, (а она там была с Елочкой на руках, потому что та еще не могла оставаться весь день без груди).

Но папа через две решетки очень мало понял.