В Суздале тогда был открыт только один храм - за белой стеной библиотеки, недалеко от «Вечного огня». Из детского дома туда ходил, вернее, нет - захаживал только я. Мало кто знал об этих визитах (в детском доме о них так и не узнали, «стучать» у нас было не принято). Это была моя тайна. Я шел в храм не потому, что был верующим или хотел получить вкусных просфорок, просто там было иначе, нежели в детском доме. Мне тогда было совсем мало лет, и я очень плохо понимал, зачем нужен этот дом с крестами, и колокольня рядом с ним. Но каждый раз, возвращаясь из школы, проходил именно мимо этого храма. Там меня принимали по-доброму, бабушки заговаривали со мной. Я, конечно, молчал в ответ, но мне было приятно, что меня замечают. Видимо, за этим вниманием и теплом я и шел в церковку. И сейчас, приезжая в Суздаль, я прихожу к белокаменным стенам это старинной церкви.
Во времена моего детства в детском доме была дедовщина - очень страшная и безнаказанная. Одним из «Пасхальных заданий» старших был сбор продуктов на кладбище (в родительскую субботу люди несли на помин конфеты, водку, фрукты). Когда старшие были младшими, их отправляли за съестным туда же, история повторялась. Только со временем я стал понимать, что поминание своих родителей - один из важнейших моментов для человека. Но тогда в голове был ветер и «задание» принести продукты в детский дом, где нас кормили однообразно и, прямо скажем, плохо. Так как в детском доме подобные походы за съестным стали уже традицией, повзрослев, мы продолжали в праздники наведываться к церкви за гостинцами. Сейчас я понимаю, что ничего плохого мы не делали, ведь люди приносили еду в помин, а значит, кто-то должен был ее съесть. Вороны не успевали, зато успевали мы. Иногда прямо к детскому дому подходили бабушки, местные жительницы, и щедро раздавали нам сладости. Видимо, узнав, что вечером в Пасху мы ходим с фонарями на кладбище, приносили нам то, что предназначалось для их ушедших в мир иной родственников.
Периодически местная милиция, которая зачем-то бдела в это время рядом с городским кладбищем, проводила на нас облавы. То ли интереса ради, то ли для галочки нас отлавливали и привозили в детский дом. После этого директриса строила все учреждение и устраивала «публичную порку». Нас выводили на середину зала и поливали оскорблениями с ног до головы. Мы, потупившись, молчали, хотя стоять на нашем месте должны были другие. Директриса кричала, что мы устраиваем столовую прямо на кладбище, что Бога нет, что еду на могилы своих близких несут недалекие люди. Мол, зачем они несут продукты, когда их можно съесть самим, дома? И много чего еще. Уже тогда ее речи вызывали у меня чувство протеста. В глубине души я знал: отношение к близким должно быть иным, добрым.
Вопрос отношения к родителям и близким очень актуален для воспитанников детского дома. По сути, это главный, судьбоносный вопрос ребячьей жизни. Положительный образ матери и отца, который берегли в своем сердце многие из нас, не смогли поколебать ни годы, проведенные в детском доме, ни отношение воспитателей, которые часто называли наших родителей негодяями и алкашами. Многие сироты верят, что мама и папа случайно потеряли своего ребенка, что у них все хорошо, и долгожданная встреча с семьей уже скоро. Ребенку-сироте важно иметь положительный образ мамы. И не только потому, что, выйдя из стен сиротского учреждения, ему предстоит вернуться в родительский дом или воспитывать собственных детей, но и для того, чтобы, придя на родную могилу (если так уж вышло), он мог оставить на ней краюху хлеба для птиц, бездомных и детдомовских детей.